МИЛЛИОН ДЕРЕВЯННЫХ ФИГУРОК.
В удивительном селе родился и вырос Ваня.
Внешне оно, пожалуй, походило на те, каких много можно было встретить на Руси раньше, да немало увидишь в отдаленных районах и сейчас: небольшие, крепко срубленные избы с резными наличниками окон, на улице - колодец с журавлем, на задах - огород, а за огородом - банька. Нравы, обычаи, порядки в таких местах свои.
Село Богородское взобралось на гору, а это верное свидетельство древности. Сейчас бы никто не стал строиться на верхотуре, куда и подъездов-то добрых нет и спуски такие, что даже смирный конь и тот, не ровён час, ногу сломает. А в прежнее время, когда любые недруги могли подступиться, такое местоположение села представляло явную выгоду. И хоть невелико село, делилось оно на три части: Нагорье, Подгорье и Слободку. Улица Подгорье - широкая, не в пример слободкинской, и спускается она сначала полого, а потом всё круче и круче к речке Кунья. По ней идет главная дорога.
Ехал однажды обоз богородских мужиков по зимнему пути в Троице-Сергиев посад. А зима стояла лютая. Верст пятнадцать осилили, лошади с трудом тянули на Теплую гору. Все мужички повылезали из возов, идут вдоль обочины. Рядом шагают попутчики, жители соседнего богатого села Бобошина. Бобошинцы в долгополых овчинных тулупах: ведь у них и земля щедрая, и ямщицкое дело помогает кормиться, есть на что одежду справить.
А богородские рядом с ними - голь перекатная: даже в дальний путь отправляются, и то, как тогда говорили, "женины заплатки надевают": натянут сборчатую женскую шубейку под армяк, и ладно.
Бобошинские мужики посмотрели, как жмутся от холода двое богородцев, Степан Шурыгин и Федор Гуськин, и принялись смеяться над дедом Степаном:
- Что, озяб, старик? Тулуп-то, поди, дома оставил - жалеешь обновку?
Федор Гуськин слушал, слушал да как гаркнет:
- Коришь, что худо одеты?! А знаешь, как толковые люди считают? По одежке встречай, по уму провожай. Не смотри на заплатки, это настоящий мастер.
- Ой ты! - все еще насмешливо отозвался бобошинский.
- Ой-то ой, да чтоб ум был с тобой! - уже сердясь, продолжал Гуськин.- В Троицкой лавре поди-кось бывал?
- Ну, бывал.
- На аптеке трех золотых орлов видал?
- Ну, видал.
- Так это вот он их резал! - и ткнул пальцем в Степана Шурыгина.
Бобошинский насмешник умолк, с почтением глядя на невзрачного, посиневшего старичка, зябко притопывающего ногами в заплатанных валенках. На посадской аптеке и верно красовались три больших деревянных, покрытых сусальным золотом гербовых императореких орла. Что ни год, цари наведывались в лавру, иногда пользовались лекарствами из аптеки, за что и пожаловали местному аптекарю звание "поставщика двора его императорского величества" и право взгромоздить на крышу аптеки государственных орлов.
Я же не в середине XIX века, а в наше время слышал про того же знаменитого богородского мастера Степана Шурыгина, что был он самым искусным резчиком по дереву.
"В Москве-то, на Большом театре, кони стоят - нашего Степана Шурыгина работа",- говорил мне старый мастер Шишкин.
И не помогли никакие уверения, что эти кони не вырезаны из дерева, а отлиты из бронзы и создал их известный скульптор Петр Клодт. Хранитель богородских преданий твердо стоял на своем - столь велико было переданное от прошлых поколений уважение к мастеру Степану Шурыгину.
В Богородском жило много действительно замечательных резчиков.
Рассказывают такую историю о происхождении резного промысла в Богородском.
Давным-давно в деревне жила баба, которая захотела позабавить своих детей и вырезала им из дерева "ауку" - спеленатого младенца.
Ребятишки поиграли "ayкой" и забросили ее на печь. Однажды муж бабы стал собираться на ярмарку. Взял он "ауку" и думает: покажу в посаде купцам, которые торгуют фигурками. Повез ее. Купцу понравилось. Он купил привезенную "ауку" и заказал еще несколько штук. С того времени будто бы и началось игрушечное дело в Богородском.
К богородским пристало прозвище "балбешники", то есть мастера, делавшие игрушки из деревянных чурачков - "балбешек". Жители этого села со скудных земель имели мало дохода, а липовые рощи вокруг стояли необозримо.
пожалуй, самые известные резные игрушки богородцев - медведи. Любовь к этому зверю зародилась у русских давно. По представлениям славян, медведь - податель доброй силы. В древние времена охотник, отправляясь промышлять, брал с собой "на счастье" вырезанную из дерева фигурку медведя-"хозяина леса". Богородские резчики сохранили в своих резных медведях характерные черты неповоротливого, косолапого лесного жителя, но наделили зверя, как это бывает в сказке или басне, человеческими качествами: трудолюбием, любознательностью, пристрастием к музыке, к чтению.
Вот медведь ловит рыбу, а медвежонок помогает родителю вытаскивать добычу из проруби. Вот он качается на качелях или качает парочку: парня и девушку. А вот два медведя колют дрова: один придерживает плаху, а другой замахнулся топором.
Можно видеть, как медведи боксируют и танцуют, крутят ветряную мельницу, гнут дуги, бражничают, сидя в обнимку с бочонком. Известны и сценки: некрасовский Топтыгин мчится, развалясь в санях, увлекаемый обезумевшими от страха конями; медведь показывает свое простодушие в уговоре с крестьянином, старающимся заполучить себе то "вершки", то "корешки".
За последнее время появились богородские игрушки на тему великого события - завоевания космоса советской наукой: Мишка с любопытством смотрит на спутники и ракеты. "Карусель" изображает двух медведей, над которыми видны спутник, ракета с Лайкой, космическая станция и даже, опережая реальные события,- корабль с космонавтом. Выходит, что богородские мастера неплохо "подготовились" к полетам Юрия Гагарина и других космонавтов.
Но в те времена, когда жил в Богородском Ваня Стулов, то есть в начале нашего века, резчики готовили для продажи только "кузнецов", мишек на качелях, лошадок и разных птиц. Каждый мастер делал свои привычные игрушки. "Фигуристы" вырезали людей, "зверисты" - зверей, "птичники" - птиц. Одни резали только "щелкунов", "орешников" - деревянных горбоносых стариков с приспособлением для раскалывания орехов. Другие ладили так называемые "разводы" - укрепляли на раздвижных планках фигурки коров или солдат. А иные мастера вырезали медведей, дрыгающих лапами.
Самые умелые резчики свободно могли резать и фигуры зверей и птиц. К ним принадлежал и Ванин дедушка, Дмитрий Васильевич Барашков, у которого мальчик гащивал и живал.
На рассвете паренек еще спит, а дедушка Барашков поставит большой самовар, высыплет на стол груду баранок и кличет:
- Ваня! Ванюшка! Вставай, будем чай пить с баранками.
Он любил побаловать внучонка.
Глянет Ваня Стулов - и верно: на столе самовар кипит, фыркает и, тронутые первыми робкими лучами солнца, золотятся баранки.
- Вставай живенько, за Мальчиком пойдем во стадо.
Мальчик - это дедушкина лошадь. Идти за ней интересно, и Ваня живо соскакивает с постели.
Туман еще стелется по селу, солнце не успело его окончательно разогнать, и дальние избы встают, как призраки. Дедушка рассказывает разные истории про резчиков, и время летит незаметно. А еще обратит внимание на то, как работает плотник, как несет ружье охотник, как сгибает ногу лошадь: все это надо запоминать художнику.
Еще интереснее идти с отцом на посидки к Якову Павловичу Бобловкину, знаменитому "зверисту".