Женщины в ремесленных местерских Помпей

Решила разместить в своем блоге выдержки из прекрасной статьи Б.С.Ляпустина "Женщины в ремесленных местерских Помпей".
Тем, кому интересна статья в полном варианте, могут найти ее в сборнике : Быт и история в античности. М., Наука, 1988, с. 69—87.

Мое желание разместить эту статью отчасти обусловлено тем, что часто встречаю выдержки из нее без отсылки к источнику, а отчасти тем, что она очень хорошо иллюстрирует как ткачество переходит из женских рук в мужские и из домашнего занятия становится ремеслом.

Собственно статья:

На женщине в семье лежало немало обязанностей. Долгое время в ее обязанности входила выпечка хлеба для домочадцев, пока его производство не переместилось в хлебопекарные мастерские. Но значительно более важной обязанностью женщины, сохранившейся до I в.н.э., считалось обеспечение членов фамилии одеждами и уход за ними. Главное место при этом занимало прядение и ткачество. Организовать труд служанок, надзирать за ними, прясть самой вместе с ними было не только первейшей обязанностью хозяйки,но и,судя по литературным данным, также той стороной женской деятельности, которая по традиции была окружена наибольшим престижем и уважением и придавала ей облик идеальной римской матроны. В свадебной процессии за невестой несли веретено и прялку – colus и fusus, призванные символизировать не только ее будущие занятия, но также моральную чистоту, скромность, верность мужу. Именно такая женщина-мастерица, чтящая своего мужа, покорная жена, бережливая хозяйка предстает в римской литературе как «прекрасная женщина» – mulier pulcherrima.

Связь моральных достоинств женщины именно с домашним ткачеством была с давних пор глубоко укоренена в сознании римлян. Когда в лагере воинов, осаждавших в 509 г. до н.э. Ардею, сын Тарквиния Гордого и его друзья решили внезапно проверить, чем в их отсутствие занимаются жены, и внезапно возвратились в Рим, то они, по преданию, застают невестку царя в царском дворце, коротавшую ночь во хмелю, с венками на шее. И совершенно иную картину Тарквиний-сын и его спутники увидели в доме Лукреции:

После спешат к Лукреции в дом: ее видят за прялкой,

А на постели ее мягкая шерсть в коробах.

Там, при огне небольшом, свой урок выпрядали служанки,

И поощряла рабынь голосом нежным она:

«Девушки, девушки, надо скорей послать господину

Плащ, для которого шерсть нашей прядется рукой…»

(Пер. Ф. Петровского)

Тит Ливий, излагая легенду о Лукреции, в другой жанрово-стилевой традиции, существенно сократив ее и переставив многие акценты, тем не менее, счел необходимым сохранить тот же контраст. Тарквиний и его спутники «застают Лукрецию занятой и в позднюю ночь пряжей шерсти среди служанок, работающих при огне в одном из внутренних покоев, – не то, что царские невестки, которые предстали перед ними за роскошным пиром, окруженные сверстницами-подругами».

В приведенных отрывках обработка шерсти, прядение и ткачество предстают как сущностная черта хозяйственной деятельности и быта фамилии, характеризующая также атмосферу моральной чистоты ее женских представительниц. Для читателей времени Августина и Тита Ливия ткачество оставалось, по-видимому, наиболее внятным и точным символом идеализированного староримского семейного уклада и нравственной чистоты женщины-хозяйки.

Эти взгляды накладывались и на современную им действительность. Тибулл умоляет возлюбленную оставаться ему верной, чистой (casta) и в его отсутствие проводить время за прялкой в окружении старых женщин. Он также описывает юных девушек и, дабы подчеркнуть их прелесть и чистоту, рассказывает, как они прядут и ткут собравшись вместе. По словам Светония, император Август, стремившийся возродить фамилию в том виде, какой она была у предков, часто ходил в одеждах, вытканных женщинами его семьи. Это должно было служить своеобразным символом нравственной чистоты, царящей в доме императора. У Апулея, автора более позднего времени, жена декуриона, о целомудрии которой шла молва (famosa castitate), также занималась домашней обработкой шерсти.

Эти сведения ясно указывают на нравственную роль домашнего прядения и ткачества в жизни древних римлян. Такая оценка этого ремесла выросла из реальных условий длительного функционирования его на женской половине дома или непосредственно в спальне матроны, т.е. в замкнутом кругу чисто женского коллектива, в который не было доступа посторонним мужчинам.

Однако сведения, содержащиеся в перечисленных выше источниках, не следует воспринимать как реальное отражение положения дел и образа жизни женщин в городских фамилиях. Как мы видели, упоминания о домашнем прядении и ткачестве у римских авторов неизменно носили назидательно-нравственный характер. Поскольку «древнеримская мораль всегда имела своим образцом правила и обычаи предков», явления современной жизни дóлжно было неизменно соотносить с прошлым. Реальная жизнь в большинстве произведений римской художественной литературы развивается на фоне идеального представления о принципах и нормах морали, черпаемого из легенд об общине предков, и современная жизнь как бы проецируется на этот фон.

Такой строй мыслей и чувств существовал в Риме, как и во всяком полисе, искони и обуславливал многое как в жизни, так и в литературном творчестве. Жена, независимо от ее реального поведения, сплошь да рядом по традиции фигурирует в литературных эпитафиях как женщина редкостной чистоты (rarae castitatis). Но образ матроны, погруженной в домашнее ткачество, – все же ретроспективный для I в.н.э. Колумелла, один из рисских писателей той поры, считал участие матроны в домашнем труде непременным и с горечью отмечал, что все это было в прошлом, на памяти отцов. А в современной ему действительности, сетует он, «большинство матрон настолько утопают в роскоши и безделии, что не считают даже достойным брать на себя заботу об обработке шерсти, а изготовленные дома одежды вызывают у них презрительное отношение».

В конце республики и в первые века империи шло развитие товарного производства, приведшее к увеличению количества ремесленных мастерских во всех без исключения отраслях. Домашнее производство оказалось вытесненным или существенно ограниченным, изменились в нем место и роль женщины. Это коснулось и уже упоминавшегося хлебопекарного ремесла и ремесел, связанных с обработкой шерсти. Как правило, в трудовом процессе подобных мастерских, кроме женщин, были заняты теперь ремесленники-мужчины. Интересно, что среди персонала пекарен часть работников, в том числе и женщины, не были членами фамилии хозяина мастерской и не принадлежали владельцу, а трудились за плату, по найму, о чем ясно свидетельствуют счета поденной оплаты, открытые в Помпеях. Включение женщин в состав персонала мастерской на условиях поденной оплаты наблюдается и в различных предприятиях по переработке шерсти.

В Помпеях в I в.н.э. по сравнению с эпохой раннего Рима, отраженной в литературных источниках, шерстоткацкое производство практически полностью было сконцентрировано в специальных ткацких мастерских, разбросанных в различных уголках города. Помпеи издавна были центром переработки шерсти в Кампании и имели здесь развитую специализацию. Более чем в сорока мастерских, связанных с этим ремеслом, трудились мастера различных специальностей: ланифрикарии мыли и чистили шерсть, инфекторы ее красили, а оффекторы подновляли краски на полинявших одеждах, фуллоны изготавливали сукно, а коактилиарии – войлок.

В трудовом процессе в связи с товарным производством помимо традиционного женского персонала стали широко использовать и ремесленников-мужчин. Греческие и латинские имена женщин и мужчин, фигурирующие в эпиграфических источниках из ткацких мастерских в своем большинстве являются именами, распространенными обычно среди рабов, что позволяет, по крайней мере, с уверенностью считать, что эти работники были людьми невысокого социального положения и среди них уже отсутствовали римские матроны.

Надписи на помпейских мастерских проясняют и картину разделения труда между мужчинами и женщинами. Имена женщин сопровождались здесь терминами: pensum, stamen, trama, subtemen, которые в целом обозначали количество шерсти, выданной для работы, а также изготовление нити. Ясно, что женщины были пряхами, а мужчины – ткачами. И те и другие были уже не участниками неспешного домашнего производства, а членами трудового коллектива с жесткими нормами выработки, диктуемыми товарным производством.

В трудовом коллективе, занятом шерстоткачеством и обработкой шерсти, к I в. н. э., как ранее и в хлебопекарном ремесле, на место женщины-хозяйки пришли ремесленники-специалисты мужчины, а женщины или совсем были вытеснены из производства, или лишь частично сохранили свое место в трудовом процессе.

Эти кардинальные изменения в производстве, несомненно, наложили отпечаток на стиль жизни, облик, бытовое положение женщин-прях древнего Рима и на отношение к ним в обществе. Производственная ситуация это лишь одна сторона проблемы. Важная сама по себе, она в то же время позволяет углубить и скорректировать выводы об особенностях социально-психологической и историко-культурной жизни римского общества того времени. Дело в том, что до определенной поры старинные обычаи и ретроспективно восстанавливаемые нормы, вообще все то, что называлось «нравами предков», были не только изжитой противоположностью, но и органичной составной частью реальной действительности. Лишь вместе они образовывали ту особую конкретную историческую среду, в которой протекала жизнь римлянина и которая характеризовалась, в частности, упадком домашнего ткачества в повседневной практике и стремлением восстановить его на уровне идеала и нормы. Уходя из жизни как производство, домашнее ткачество оставалось в ней как идеальный нравственный образ и ценность.

Теперь посмотрим, каково же было место работников ремесленных мастерских и прежде всего женщин, связанных с товарным производством, в сложной системе микроколлективов и объединений в древнем Риме. Как известно, ремесленники в древнеримском обществе организовывались в профессиональные объединения – коллегии. Свою коллегию имели работники, занятые первичной обработкой шерсти, валянием войлока и сукна, а так­же стиркой одежд из шерсти и традиционно называемые фуллонами.

На фоне активной жизнедеятельности ремесленных коллегий в Помпеях особняком стоят работники ткацких мастерских. У них начисто отсутствуют какие-либо следы организации в товарищество типа ремесленной коллегии и вообще какой-либо политической деятельности. Несмотря на довольно большое количество надписей, дошедших из текстрин, среди них полностью отсутствуют надписи по предвыборной борьбе за городские магистратуры как от отдельных работников, так и от коллегии ткачей, в то время как ремесленники других профессий, и коллегиями и в одиночку, в многочисленных надписях рекомендуют кандидатов на городские магистратуры. Ткачи же в Помпеях, хотя и были грамотны, оставили надписи в основном насмешливого, оскорбительного и скабрезного содержания. Такое явление не случайно. Оно отражает обособленное положение работников ткацких мастерских в римском обществе, не схожее ни с одной группой ремесленников.

Естественному ходу формирования новых микроколлективов не могли помешать ни lex Julia de collegiis, ни другие запретительные мероприятия правительства. Недаром Гай, юрист II в., признавал, что среди ремесленников различные объединения могли возникать сами собой. Но эти общества не были многочисленными, и, хотя в мастерских трудились мужчины и женщины, источники отмечают в коллегиях только мужчин. Наличие в коллегиях только мужчин было закреплено римской традицией, которая имела в античном обществе такую же силу, как и писаный закон. Да и сами ремесленные коллегии и различные товарищества мыслились и организовывались по образцу общины - с общностью вещей, казны, наличием главы, главную роль играли здесь мужчины. Существенным моментом, на наш взгляд, является то, что во всех надписях, сделанных самими ремесленниками, можно отметить их независимость и отсутствие какой-либо связи с фамильной организацией, они осознают себя членами новой ячейки, противостоящей фамилии, из которой теперь вытеснена трудовая деятельность.

В I в. н. э. женщины, в том числе и работницы, трудившиеся в ремесленных мастерских, предстают с самостоятельными суждениями, независимо от pater familias, и со своими не связанными с семьей и мужем мнениями и интересами. А независимость от pater familias, ослабление связи внутри семьи и всей структуры фамилии неизбежно вели их к объединению в новые микроколлективы.

Однако такое положение не следует распространять на всех женщин-работниц в римском обществе. В этом плане интересный материал дает ситуация, сложившаяся в ткацком ремесле.

В ткачестве, изменилось прежде всего само место труда. Если раньше служанки вместе с госпожой работали в глубине дома (in medio aedium), вдали от глаз посторонних мужчин, то теперь, попав в мужской коллектив, они потеряли связь с женской половиной дома. Работа женщин в мастерской вызвала изменение отношения к пряхам. В древности же считалось, что «ремесленники занимаются презренным трудом, в мастерской не может быть ничего благородного».

Существенно, однако, что ткачество протекало целиком в частных домах, где происходило свободное перемещение ткацких станков из комнат в перистили и обратно, т. е. в пределах помещений, занятых непосредственно семьей владельца дома. Такое положение во многом специфично для ткачества и резко отличает его от организации труда в других ремеслах: пекарном, сукновальном, красильном и др., где мастерские, как правило, располагались в так называемых табернах и были обособлены от жилых помещений домов глухой стеной. Если между ними и был проход, то он вел только в задние комнаты хозяйственного назначения. Древнеримский дом подобной планировки уже не был обиталищем одной семьи, а включал в себя, таким образом, ряд помещений, ей не принадлежавших. Ремесленники из таких помещений – таберн, были либо вообще независимы от pater familias, либо эта зависимость была минимальной, что подтверждают упоминавшиеся выше предвыборные надписи и счета оплаты труда работников пекарни.

В свете этих данных свободное перемещение работающих ткачей в пределах дома означало, что пряхи и ткачи по-прежнему входили в число членов городской фамилии и находились в подчинении pater familias. Этот момент существен для понимания морального положения женщин из ткацких мастерских. Дело в том, что постоянное пребывание прях совместно с мужчинами во время работы в одном помещении, затем продолжалось и в быту. Спальни их, расположенные на верхнем этаже или вокруг перистиля, соседствовали со спальнями ткачей. На характер их связей указывают многочисленные оскорбительные и непристойные надписи, обнаруженные на стенах спален в текстринах. По своему содержанию эти надписи мало чем отличаются от надписей, оставленных посетителями лупанаров, и выдают отношение к женщинам-ткачихам, весьма далекое от восхищения и уважения, о котором свидетельствуют многочисленные граффити помпейских жителей и которое было свойственно отношению к женщине в древнем Риме вообще.

Но наиболее яркие свидетельства негативного отношения в эпоху ранней империи к ремесленникам, в том числе и женщинам, занятым прядением и ткачеством, содержатся у сатирических писателей эпохи Нерона и Флавиев. У Петрония, а так­же у Марциала появляются ткачи-мужчины, это еще раз говорит о том, что ткачество перестало быть исключительным достоянием семейного женского ремесла. Ткач выступает в самом непрезентабельном виде. Марциал, жалуясь на невыносимую манеру римских ремесленников целоваться при встрече на улицах, среди самых «зловонных и грязных» упоминает ткачей.

Ткачество вне дома с самого начала воспринималось не как разновидность традиционного ремесла, а как противоположность некогда характерной для него патриархальной атмосфере. О том, что дело обстояло именно так, что брезгливо-презрительный тон Петрония и Марциала связан с распадом былого статуса ткачества, а не только с полом упоминаемых ткачей, говорят и встречающиеся в произведениях сатириков образы женщин-прях, ориентированные совсем на другой канон изображения, чем у элегиков или стоиков. В романе Петрония разгневанная матрона приказывает высечь незадачливого героя, а затем, дабы сделать его унижение предельно полным, велит, чтобы его оплевала самая презренная и отвратительная часть фамилии, в том числе и пряхи. Ювенал мимоходом говорит о пряхе как о «страховидной публичной девке, сидящей на жалком чурбане». У сатириков, наиболее остро реагировавших на самые незначительные негативные явления, уже нет и грани уважительного отношения к женщинам, занятым обработкой шерсти.

Появление текстрин, в которых трудились совместно пряхи и ткачи, привело к коренному изменению морального смысла прядения и ткачества. В древнеримском обществе складывается не лишенное оснований устойчивое убеждение, что там, где ткацкая мастерская, где ткачи и пряхи, - там непристойность, оскорбляющая традиционные представления о чистоте идеальной женщины, открытое сожительство, моральная нечистоплотность.

Но почему же столь негативное отношение вызывали именно ткачи и пряхи и почему их положение в древне-римском обществе было отличным от других групп ремесленников? Ведь, как мы видели выше, смешанные коллективы существовали и в других ремеслах, а цинизм и распутство в эту пору составляли атмосферу самых разных мастерских.

Политическую пассивность ткачей и отсутствие у них коллегий В. Меллер пытался объяснить тем, что ткачи были рабами и унаследовали чисто женское занятие. Однако рассмотренный выше материал свидетельствует, что эти причины не мешали ремесленникам других профессий вмешиваться в муниципальную жизнь и к ним не относились со столь явственным презрением.

На наш взгляд, причина скрывалась в целом комплексе явлений, вызванных всем ходом развития древнеримского общества, основанного на развитом простом товарном производстве. Распространение форм производства на рынок и заказ, вынесение трудовой деятельности из фамилии за ее пределы и ослабление внутренних связей между ее членами, ведущее прежде всего к независимому положению рабов и женщин и компенсаторному включению их в иные социальные группы и коллективы, - это все звенья одной цепи, тесно переплетенные и взаимосвязанные между собой. Именно следствием всего этого и явилось изменение моральных оценок, бытовавших ранее.

Как мы видели, под влиянием экономического развития ткачество превращается в I в. н. э. вслед за другими ремеслами в товарную отрасль. Именно товарное производство рвало патриархальные доверительные отношения и вытесняло домашнее производство, которым совместно занимались все члены фамилии, ликвидируя монополию фамилии как единственного производственного организма. В эту пору, как отмечал И. М. Дьяконов, классический раб входит в фамилию только юридически, его принадлежность к ней является «внешней оболочкой, за которой скрывается то, что этот раб противостоит семье господина и как его собственность и как товар и уже не участвует в общем с хозяевами производственном процессе». Те же процессы, естественно, распространялись в фамилии на рабынь и на свободных женщин. Вовлеченные в товарное производство и освободившиеся из под непререкаемой власти pater familias, женщины оказались более тесно привязанными к иным, чем фамилия, группам и товариществам. Лишь женщины из ткацкой мастерской (да ткачи) не вписывались в этот процесс.

Товарное производство, приведшее к разложению патриархальных доверительных связей, изменению места и роли женщины, обрабатывающей шерсть, поставило на место патриархальной служанки, работавшей рядом с матроной, классически эксплуатируемого раба. Эти женщины, трудившиеся и жившие бок о бок с ткачами-мужчинами, конечно же, не могли продолжать олицетворять собой символ женской чистоты. Как классически эксплуатируемые рабы, ткачи и пряхи уже противостоят семье, рассматриваются как группа, чуждая ее традиционным нормам и правам. Но в то же время, в силу слишком позднего превращения шерстоткацкого производства в товарную отрасль, они не вышли еще из-под полного и безраздельного контроля pater familias. Они уже встали вне фамилии как общности с ее традиционной моралью и системой поведения, но не выделились из нее организационно и не могли, подобно другим ремесленникам, создавать новые микроколлективы, товарищества со своей новой системой поведения и отношений между их членами.

В реальной жизни это привело к тому, что ореол патриархальности и староримской консервативной нравственности, окружавшей некогда шерстоткацкое производство, был полностью уничтожен. В то же время в сознании римлян продолжал сохраняться образ ткачества как символ добропорядочности женщины - идеал, который они жаждали видеть в реальности. И так как из жизни он повсеместно уходил, то именно на ткачей и прях, еще удерживавшихся в пределах фамилии, но одновременно в силу своего нового положения олицетворявших зло, грубую противоположность идеалам предков, обрушилось презрение и сарказм, сформировавшиеся в общественном сознании в ответ на этот драматический процесс перерождения традиционной морали.

Иными словами, ткачи и пряхи как производственный коллектив переросли рамки фамилии, но не могли выйти из нее и влиться в новые микроколлективы ремесленников, в которых формировались новые нормы общежития. Маргинальность социального положения прях и ткачей привела к разрушению традиционных этических норм поведения в подобных коллективах, что и послужило причиной того общественного презрения, которое пало на ткачей за разрушение общепризнанных древнеримских внутрифамильных идеалов моральной женской чистоты и нравственности. История превратила ткачей в группу людей, отринутую обществом, презираемую и стоящую вне структуры древнеримского общества и официальной морали.