По обочинам дорог застыли песчаные ручьи, перекатывающие неподвижные волны по бугристой брусчатке. Буря, неистово осыпавшая город желтым прахом, растаяла также внезапно, как и началась. Посреди ночи яростный ветер мгновенно утих, бросив в воздухе облака пыли, которые повисли в нерешительности, то поднимаясь над домами, то припадая к самой земле. После того, как ветер покинул мертвый город, остаток ночи на улицах царило мрачное, настороженное безмолвие, а тревожные тени прятались в переулках. Только монотонный рокот грозы, словно нервный барабанный бой, лавиной скатывался с вершины горы и расходился по пустым проспектам.
Темная ночь незаметно сменилась пасмурным сумраком. Тонкие рваные облачка разрослись и превратились в тяжелые, напитанные водой и мраком, тучи. Они нависали над городом, грузно опираясь на башенные шпили. Золотой диск солнца так и не показался на небосводе. Его очертания едва угадывались за плотным облачным покровом, растянувшимся до самого горизонта. Серая тень мутным налетом легла на белые стены города, и сияние отполированного камня угасло, словно блеск золотой монетки, исчезающей в темной пучине.
Существо вышло из дворца, с трудом распахнув занесённые песком двери. За его спиной простиралась непроницаемая темнота, без следа поглотившая огромную прихожую, мраморную лестницу и бесчисленное множество комнат. Дворец походил на выеденное изнутри яйцо, от которого осталась лишь пустая, хрупкая скорлупа.
Лицо, руки, грудь и даже волосы существа были залиты черной, запекшейся кровью. Ее толстая потрескавшаяся короста шелушилась, как старая змеиная кожа. А в трещинах и на месте отвалившихся кусков, проступала плоть белесая и рыхлая, как тело личинки.
Когда существо вышло под открытое небо, начал накрапывать мелкий дождь. Морось, что сыпалась из могучих, темных туч, даже не было видно, но она прибила к земле витающую в воздухе пыль, которая, смешиваясь с песком, запорошившим улицы, превращалась в бурую грязь. Стены домов тоже покрылись грязными разводами, отчего сами дома стали казаться жалкими лачугами, слепленными из земли и глины, которые вот-вот размокнут и оплывут, словно прогоревшие свечи, а потом и вовсе превратятся в невнятные холмики посреди пустой равнины.
Существо не обращало внимания ни на дождь, ни на хлюпающую под ногами грязь. Оно целеустремленно, словно выпущенная стрела, двигалось к внешней границе города. За его спиной растворялись в хмурой дымке роскошные дворцы, гордые башни, торжественные храмы, и необъятная тень черной горы. Водяная взвесь оседала на его лице, собиралась в капли и скользила вниз по телу, впитывая в себя засохшую на коже кровь. По безлюдным улицам за существом тянулся красный след, отмечающий его путь, словно нить, натянутая в коридорах циклопического лабиринта.
Но чем ближе существо подходило к границе города, тем сильнее становился дождь. Постепенно водяная пыль превратилась в редкие капли, громко разбивающиеся о землю. А они, в свою очередь, очень быстро перешли в неистовый ливень, обрушившийся с небес настоящим потопом. По улицам хлынули грязные потоки воды, бурлящие, как горные реки.
За плотной стеной ливня окружающий мир расплывался в зыбком мареве, дома меняли свои формы и перемещались с места на место, а дороги извивались, словно черви. Все вокруг дрожало и ускользало от взгляда.
Жесткие струи омыли существо от кровавой коросты, содрав ее, словно ветхую тряпку. Бурные потоки пытались сбить его с ног и заставляли сражаться за каждый шаг. Вскоре широкая дорога, ведущая прочь из города, извернулась немыслимым образом и превратилась в узкую тропинку, петляющую на задворках домов. Существо упрямо вернулось назад и отыскало другой путь, но и он под прикрытием ливня обманул его и вывел не к окраине, а в самый центр города. Даже башни отказывались служить ориентирами, они сливались со струями воды, исчезли и появлялись, точно лесные призраки, уводящие свою жертву в темную чащу. Преследуя их, существо бесцельно кружило по улицам, лишь удаляясь от своей цели.
Незыблемая махина горы разрослась и расползлась по небу, окружив город, словно неприступная монолитная стена или купол. Громовые раскаты вечной грозы сыпались со всех сторон, подначивая ливень и насмехаясь над тщетными попытками существа сбежать из города.
Наконец скудный свет затянутого облаками солнца померк, а на его место пришла кромешная тьма, в которой не было видно ничего, кроме мельтешащих перед глазами капель дождя. Лишь вдалеке во мраке разлилось мерцающее свечение, будто одинокий маяк, указывающий путь заблудшим кораблям. Этот дрожащий свет заворожил и потянул к себе существо, как смертоносное пламя, манящее ночных мотыльков.
Существо прошло по короткой аллее, вдоль которой стояли два ряда высоких белых обелисков, точно строй несущих караул солдат. Постепенно перед ним из темноты росла гигантская тень, которая потом превратилась в усеченную пирамиду, возведенную посреди пустой площади. Свет, который привлек существо, исходил из крохотных отверстий, пронизывающих стены. Строение было настолько огромно, что его верхушка растворялась в дождливом сумраке, а окружающие дома, стоящие по периметру площади, казались игрушечными миниатюрами.
По всем граням пирамиды протянулась полоса масштабного барельефа высотой с человеческий рост. Он состоял из множества картин, плавно перетекающих одна в другую. Когда-то давно они изображали жизнь процветающего города во всем ее блеске и многообразии. Это был гимн благоденствия, когда изобилие достается даром, а для доброты не требуется усилий. Но беспощадное время стерло самые мелкие детали искусной работы, и черты лиц стали грубыми и карикатурными. Время и непогода отбили выступающие из камня части, покалечив и обезглавив многих персонажей. Незаметно изменились позы и жесты, а вслед за ним поменялся и сам смысл картин. Радость обернулась болью, счастье – печалью, а доброта – злобой и алчностью. Теперь здание опоясывала летопись скорби и ужаса. По наклонным граням пирамиды стекал непрерывный поток воды, под покровом которого страшные картины будто бы оживали и начинали медленно двигаться, содрогаясь в агонии, моля о пощаде или заливаясь беззвучным злобным смехом. Над барельефами по стенам до самого верха тянулись столбцы полустертых символов и знаков, точно свод отвергнутых и забытых законов.
Строение чем-то напоминало древний храм: огромный и монументальный. И хотя оно находилось в самом центре города, вокруг него витало ощущение одиночества и пустоты. Вход в пирамиду располагался не на плоскости, а на одном из ребер. Это был прямоугольный проем, ведущий в бескровную, абсолютную тьму.
Войдя внутрь, существо оказалось в туннеле, ширина которого вначале не превышала и пары шагов, но дальше он расходился широким конусом, перетекая в просторное помещение. Стены туннеля были гладкими и чистыми, только в некоторых местах штукатурка потрескалась и обвалилась, обнажив те же самые письма, что были снаружи. Звуки неутихающего ливня остались позади и смолкли, уступив место неподвижной тишине. Шаги существа раздавались гулким эхом, убегая вперед и теряясь во мраке, сквозь который пробивалось слабое пульсирующее свечение, идущее из глубины пирамиды.
С каждым шагом призрачный свет обретал все более четкую форму. Из одинокой точки, он пророс в толстый стебель, уходящий вертикально вверх, в темноту, сгустившуюся под высоким потолком. Там он ветвился на множество тонких отростков, которые оплетали стены, словно древесные корни, ищущие путь наружу сквозь каменные блоки. Это деление продолжалось множество раз, до тех пор, пока корень не распадался на капилляры, настолько малые, что их уже нельзя было различить глазом.
Существо вышло на середину пустой залы, стены которой растворялись в плотном мраке, отчего казалось, будто вокруг простиралась бескрайняя, холодная бездна, посреди которой в бесконечном падении парит одинокий островок материи.
У дальней стены на постаменте возвышался тяжелый трон, на котором почти терялась тщедушная фигурка человека. На спинке трона был вырезан язык каменного пламени, настолько искусно сработанного, что оно почти трепетало в огненном танце. Создавалось впечатление, точно в любое мгновение оно вновь оживет, вспыхнет ярким светом и разгонит тяжелый сумрак, заполнивший город.
Человек сидел на троне, понурив голову и бессильно опустив на колени руки. На его плечах лежала расшитая золотом и драгоценными камнями накидка. Ее непосильная тяжесть сгибала немощную спину, которая, наверное, сломалась, если бы не множество переплетенных черных нитей, обхватывающих и поддерживающих обнаженный торс. Из сгорбленной спины росли пульсирующие стебли. Вблизи можно было рассмотреть, что они составлены из костей и позвонков, внутри которых струился слабый, прерывающийся поток света. Эти страшные трубки были вплетены в мешанину черных плетей, которые крепко держали на троне свою жертву.
Череп мужчины был аккуратно вскрыт по контуру, на который легла бы корона. Обнаженный мозг вздрагивал в такт импульсам, растекающимся по костяным каналам. На изможденном лице венценосца застыло странное выражение страдания и смирения. Его грудь едва вздымалась, а за опущенными веками глаза беспокойно метались, преследуемые каким-то болезненным наваждением.
– Кто ты? – спросило существо, и эхо его безжизненного голоса заметалось по залу, раз за разом повторяя вопрос.
– Когда-то я был правителем этого города, но прошло уже много времени с тех пор, как я последний раз отдавал приказы, – незамедлительно последовал ответ. Мужчина с трудом поднял на существо затуманенный взор. Спустя мгновение слепые от болезненных грез глаза прояснились, и тогда прозвучал следующий вопрос:
– Что с тобой случилось?
– Во времена, когда птичьи трели сливались с многоголосым дыханием города, и даже во время дождя небо помнило ласковый лик солнца, я был полон надежд и сил, как молодой росток, пробивающийся сквозь камень к живительному свету, – голос правителя был похож на шорох грызунов и насекомых, доносящийся из заколоченного подвала.
– Но я правил в неудачное время. Я был предан своими приближенными дважды. Первый раз – когда взошел на трон. Что делать правителю, если законы соблюдаются, торговля процветает, и повсюду расцветают улыбки? Городу был не нужен тот, кто писал бы законы и издавал указы: со всеми проблемами он справлялся сам, или этим занимались мои служащие. С первых дней своего правления я превратился в сверкающий, но пустой символ. Мои приемные покои пустовали. Люди не шли ко мне со своими прошениями и проблемами. Конечно, у меня была власть, но ее некуда было применить. Разве что мне захотелось бы разрушить своей неумелой рукой сверкающее великолепие города.
Мне оставалась проводить свои дни в праздности. Я посещал приемы и балы, устраиваемые аристократами, но такие развлечения казались мне слишком шумными и ослепляющими, а радости плоти не приносили удовлетворения метущейся душе. В стенах храмов я тоже не знал покоя: речи жрецов касались тех высот, о которых я не хотел задумываться. Искусство давало лишь краткое забвение, но красота и гармония творящегося на сцене действа, только лишний раз напоминала мне о моем положении пассивного зрителя.
Тогда я уподобил себя канарейке в золотой клетке, которую спускают в темную шахту, опасаясь ядовитого газа. Без особой цели я ходил по улицам, вглядываясь в лица прохожих, заглядывая в горящие окна домов. Словно морская губка, я пропускал сквозь себя жизнь города, через меня текли его мысли и его чаяния. На этих прогулках я забывал себя, растворяясь в окружающем меня благоденствии, но в тоже время я отчаянно искал нечто. Скверну, упадок, тьму, то с чем я мог бы вступить в бой, то, что я мог бы исправить.
И я нашел, хотя порой мне казалось, что та тень в людских мыслях мне лишь почудилась. Зависть, злоба, недоверие, алчность, скрытые глубоко в душах. Откуда они могли взяться на светлом лике города? Во всем обвинили врага, прокравшегося в наше общество и подтачивающего его изнутри и снаружи. Аристократия требовала крови, и я был ослеплен их яростью. Я объявил призыв в армию и отослал ее на войну.
Что произошло потом, мне сложно описать. Померкло солнце, и вместо ласкового света пришла безжалостная, холодная тьма. Неожиданно весь мир погрузился хаос. И я уже ничего не мог с этим поделать. Я пытался вернуть все на свои места, но все мои попытки пропадали втуне, будто меня и не было, будто вокруг меня вырос прозрачный, но непроницаемый барьер. Хотя, возможно, он там был всегда. Я опять стал символом, но на этот раз символом краха и беспомощности.
Тогда меня предали во второй раз. Все свое время я проводил в троном зале, совещаясь и отдавая бессильные приказы. Связь с городом, с его душой, все еще пульсировала во мне, я чувствовал его агонию и страдания, но кроме боли и безумия бунтов, там снаружи было что-то еще. Скверна, густая и черная, слово деготь. Она затапливала город, подобно медленно, но неотвратимо, поднимающейся воде. Одним за другим она поглощала моих советников, но, что хуже, она разливалась по улицам невидимой, но ядовитой жижей. Она втекала в меня, отправляя мысли, туманя сознание.
Когда в город пришел голод, мне уже было все равно, я хотел лишь покоя. Но, даже оставшись в одиночестве, я не мог его обрести. Бездна в моей крови шептала мне на ухо, неустанно напоминая о моем поражении. Чтобы избавиться от нее и прекратить свои бессмысленные страдания, я лишил себя жизни, но Бездна не позволила мне раствориться в блаженном небытие.
Я возродился, прикованный к своему злосчастному трону, соединенный с самой сутью гибнущего в агонии города. Бессильный, безвольный. Единственное, что я мог сделать, чтобы облегчить свою участь, это убить всех людей, которых еще не добил мор. Я закрыл глаза и позволил тьме поглотить их.
С тех пор прошло много веков, и я уже успел свыкнуться со своей участью, но теперь пришел ты и потревожил мой сон. Чего ты хочешь? Трон? Весь город? Или, может, ты хочешь сам окунуться в Великую Бездну? Бери все, только избавь меня от этого существования. Убей меня, может, хоть твоя рука сможет прервать мое существование.
Правитель замолчал, с мольбой и вызовом глядя на существо, безмолвно стоящее перед ним. В его белесых глазах не было сочувствия, только абсолютная пустота, без следа поглощающая все.
Существо развернулось и пошло прочь, а ему в спину доносились яростные крики, слезные мольбы и злобные угрозы. Правитель отчаянно бился в черных путах, словно марионетка, запутавшаяся в собственных нитках, а над его головой по костяным трубкам ярким фонтаном извергался свет. Когда существо вышло из пирамиды, он вспыхнул ослепительной вспышкой и погас.
Эпилог
Утром из-за склона черной горы взошло яркое солнце. Оно осветило безлюдные улицы покинутого города. Они все так же хранили молчание и оставались недвижимы, словно русла высохших рек. Но исчезла пелена безвременья, окутывавшая их раньше. Ветер, треплющий голые ветки деревьев, впервые за долгое время принес с равнины запах степных цветов. А на самих ветках начали набухать почки. Вместе с утренней дымкой пропали все призраки, и брошенные дома перестали вглядываться в окружающий мир жаждущим взглядом. Камень вновь стал всего лишь камнем.
Вдалеке от городских стен виднелась одинокая фигура, шагающая навстречу восходящему солнцу. С ней за прошедшую ночь тоже произошли разительные изменения. Она налилась истинной силой, обрела цвет и очертания. Бледное, безликое существо исчезло, как исчезает гусеница при превращении в бабочку. Его место занял человек.
К полудню он спустился с предгорья и вступил на равнины. Блистающий, омытый дождем, город скрылся за горизонтом, будто его никогда и не было. Только окутанная хмурыми облаками вершина горы все еще выглядывала из-за вершины холма. С той вышины безымянные боги с любопытством наблюдали за своим созданием и за семью чудовищами, которые невидимой поступью следовали за ним по пятам.
Кажется, боги разгадали, в чем была их ошибка, теперь они могут попробовать снова...