Российские геологи за рубежом. Монголия - геологический рай. Часть 1.

Как вы представляете себе Монголию? Конечно! Сухие степи и пустыни, одинокие юрты и двугорбые верблюды. Ещё лошадь Пржевальского и кости динозавров. Но я хочу вам рассказать совсем про другую, Северную Монголию - край высоких гор, быстрых рыбных рек и могучих лесов. Она непосредственно смыкается с Тувой и Восточными Саянами, которые у нас считаются туристическим раем. Здесь я отработал полевые сезоны 1964 – 65 года в составе Монгольской экспедиции «Аэрогеологии», а затем сезоны 1972, 74, 75 года в Советско – Монгольской академической экспедиции.

Монгольская экспедиция была замечательной по многим причинам.

Во-первых, её набирали не министерские чиновники, а непосредственно будущие главные геологи и начальники партий. Соответственно, в коллектив попали лучшие геологи Тувинской, Алтайской и других аэрогеологических экспедиций, опытные полевики, энтузиасты геолого-поисковых работ. Я был назначен начальником поискового отряда в чисто мужскую партию А. В. Ильина.

Во-вторых, благодаря статусу вновь организованной и «зарубежной», экспедиция получила новое снаряжение, приборы и автомашины. Также нам разрешили переход границы через обычную погранзаставу, без таможни. Одна база была у нас в Туве в Кызыле, где мы нанимали рабочих и получали снаряжение, другая в МНР в Тосон-Цангеле, где располагалась радиостанция. Это крайне упростило организацию работ.

В-третьих, мы должны были работать на абсолютно неизученных территориях - «белых пятнах», которые таили много сюрпризов. И наши ожидания оправдались вполне.

М О Р Ь

Морь - по-монгольски конь. Преодолев советско-монгольскую границу, это слово узнаёшь одним из первых. Мы пересаживались с машины на коней, там где кончалась степь, по которой наш грузовик ходил в любых направлениях, и начинались горы, тайга, конные тропы и бездорожье, монголами почти не освоенные. Разговор с самонным (поселковым) начальством об аренде лошадей начинался всегда одинаково: «Сколько у вас в колхозе лошадей?». «Примерно шесть - семь тысяч», - или: «Примерно десять - одиннадцать тысяч». Это казалось неправдоподобным. Однако это была правда. Лошади, разбившись на небольшие табуны во главе с жеребцом, вели в степи самостоятельную никем не контролируемую жизнь. Сами кормились зимой, отыскивая малоснежные участки, рожали и воспитывали жеребят, гибли от волков, от бескормицы в суровые зимы или умирали от старости, становясь добычей многочисленных грифов.

(Цветные фотографии, заимствованные из интернета, конечно, содержат приметы современности).

Когда на пути нашего грузовика возникал такой длинногривый дикий табун, он не убегал в сторону, а долго мчался параллельно машине, стремясь, во что бы то ни стало, обогнать её и пересечь автомобильный путь. Таким способом лошади уходят от окружающей их стаи волков.

Иногда поступал заказ из Советского Союза на 300, 500 или 1000 лошадей. Тогда монгольские пастухи-перегонщики разыскивали нужное количество табунов и, не спеша, своим ходом перегоняли их заказчику через Эрзин в Туву или через Кош-Агач на Алтай. (Дальнейший перегон лошадей от Кош-Агача до Бийска подробно описан в одном из рассказов М. Веллера). Лошади , в основном, использовались в качестве корма на зверофермах, меньше для изготовления колбасы казы в мусульманских республиках. Входила конина также в рецептуру копчёных колбас, для чего её закупали и страны народной демократии. Но всё это была капля в море. Поголовье диких табунов не уменьшалось.

Тем временем разговор с колхозным начальником продолжался: «А объезженные рабочие кони у вас есть?» «Как же, есть рабочий табун 400 голов, все объезженные спокойные». «Вот-вот, нам нужны именно такие, семь верховых, пять вьючных (самых тихих) и два конюха на три недели. Расплатимся сразу». «Да хоть пятьдесят! Завтра утром пригонят».

Пастухи примерно знают, где гуляет рабочий табун, и на следующее утро нас ведут к небольшому загону из жердей, построенному недалеко от самона. Вблизи загона растёт несколько крупных лиственниц. Часа через два вдали показываются кони и пастухи с монгольскими арканами на шестах. Гонят небольшую отбитую часть табуна - голов шестьдесят; зачем гнать весь табун, когда просили только двенадцать коней. С двух сторон пастухи направляют быстро приближающихся лошадей в открытые ворота загона. Гортанные крики, топот, стук задвигаемых жердей и около двадцати пленниц начинают метаться в загоне.

Как мы уже успели узнать, все «тихие спокойные» лошади рабочего табуна в трёхлетнем возрасте были объезжены и с подстриженными гривами и хвостом выпущены обратно в табун. Некоторых после этого брали для каких-то надобностей, но к большинству рука человека больше не прикасалась.

Начался отлов лошадей в загоне с помощью длинных лёгких шестов с затягивающейся петлёй на конце. Это главное орудие монгольского пастуха - недаром оно изображено в руках всадника на государственном гербе МНР. Однако даже в тесном загоне заарканить «тихих» коней оказалось трудной задачей. Лошади отчаянно брыкались, вставали на дыбы, затягивая петли на своих шеях, храпели, падали на бок и переворачивались через спину. Представление весьма напоминало американское родео. Некоторые уже заарканенные и «придушенные» лошади продолжали бить ногами, и их приходилось выпускать. Родео продолжалось около трёх часов. Наконец тринадцать (с запасом) лошадей были пойманы, взнузданы и привязаны к толстым горизонтальным ветвям могучих лиственниц так, чтобы лошади стояли, задрав головы, и не могли их опустить. На вопрос, хороших ли, спокойных ли отловили коней, бригадир ответил: "Морь их сайн (очень хорошие). Немного машины боятся, костра боятся, палатки боятся, русского человека боятся, а в остальном - их сайн».

Как боятся машин не только дикие табуны, но и объезженные кони под всадником, мы уже знали. Сблизившись с машиной метров на пятьдесят, монгольские наездники спешивались, отпускали коня на всю длину одинарного повода (2 – 3 м) и начинали гонять его по кругу. Конь мчался вокруг хозяина во весь опор, от страха раздувая ноздри. Он убегал от страшного рычащего чудовища, и ему это удавалось, - расстояние до машины всё увеличивалось, пока она не пропадала совсем. Только тогда всадник снова садился в седло.

Седлали, а затем вьючили храпящих лошадей, не отвязывая от деревьев, с задранными мордами. Машину близко не подгоняли, вьючные сумы подносили на плече. Андрей Ильин - ветеран Тувинской экспедиции, Руслан Волков, объездивший немало коней на Алтае, да и прочие мои товарищи не были новичками в обращении с лошадьми. Я до Монголии работал, в основном, с оленями, зато ещё в институте имел третий разряд по конкуру. Одним словом, все мы считали себя профессионалами. Но первая попытка оседлать «тихих» коней закончилась в пользу МНР. Часть всадников в течение нескольких минут была сброшена на землю, и конюхи помчались в степь догонять освободившихся бунтовщиков. Тем же, кто удержался в седле, пришлось направить коней вверх по склону сопки и 20 – 30 минут выдерживать галоп со взбрыкиванием, пока лошади не выбились из сил.

С вьючными лошадьми было ещё хуже. Монголы не вьючат лошадей, а перевозят грузы на верблюдах. Соединить навьюченных лошадей в связки не удалось ни нам, ни конюхам, и монголы погнали их по степи свободно, как они обычно гоняют табуны. Однако с первого раза невозможно все вьюки упаковать и затянуть так, чтобы ни одна кастрюля, ведро или кружка ни разу не брякнули. Лошадей, у которых что-то начинало звякать на спине, охватывало безумие. Они начинали скакать и брыкаться, пытаясь сбросить ЭТО со спины. Когда брыкунья со стуком и звоном проносилась мимо спокойной лошади, ту охватывало такое же безумие. Предлагаю читателю самому представить картину, описать которую не хватает слов. До первой стоянки всего в трёх километрах от самона мы довели семь лошадей, большинство пешком под уздцы. Остальных коней монголы ловили до ночи, а тазы, вёдра и даже целые вьюки собирали по степи до следующего полудня. Большую часть «их сайн» лошадей вернули в рабочий табун. Ещё один день ушёл, чтобы собрать действительно пригодных для нашей работы коней.

Каждая монгольская колхозная бригада, обычно это две - три юрты, пасла отару примерно в 400 баранов. При юрте четыре – шесть сарлыков (яков). Простокваша из жирного молока яков (тарык) и «пенка» (полумасло-полусметана) основные продукты летнего питания. Кстати, чистокровные яки встречаются здесь редко, как правило, в них течёт немалая доля крови обычных коров. Недалеко пасётся дюжина верблюдов; их используют три раза в год, когда юрта переезжает. Есть ещё кони, они свободно гуляют в степи, либо привязаны к высокой коновязи, если хозяину предстоит скорая поездка.

Монгол со своим конём представляет единое целое, обе части которого понимают друг друга без слов. Иногда поздним вечером вблизи наших палаток раздавался топот. На свет костра из мрака выныривал всадник-монгол, спокойно возвращающийся домой в полной темноте, когда не видно ни дорог, ни троп. Почти в каждой юрте всегда есть запас архи - самогонки из молока, и поздний гость обычно бывал навеселе, а то и сильно пьян. Выкурив несколько маленьких медных трубок («ганс») у костра, задав интересующие его вопросы и получив ответы в меру наших знаний языка, он пытался сесть обратно в седло. Если это ему удавалось, монгол в любой степени опьянения чувствовал себя уверенно, и лихая песня типа «что вижу, то пою» постепенно затихала вдали, показывая, что с наездником всё в порядке. Когда монгол не мог взобраться на коня, он мирно засыпал тут же на земле недалеко от костра, не выпуская повода из руки. Умный конь стоял спокойно, дожидаясь, когда хозяин проснётся.

Кроме хозяйского коня, лошадь есть у каждого члена семьи, включая старух и детей, когда они ездят в самон на учёбу. Правда, маленькие дети часто едут по двое на одной лошади. Вот этих-то лошадей и собирали для советских геологов гостеприимные хозяева. Отбирали самых спокойных коней у старух, детей и беременных женщин. Идея оказалась плодотворной и в дальнейшем использовалась в каждом самоне, где мы брали лошадей. Через несколько дней, которые уходили на притирку, мы лихо седлали и вьючили этих коней, не забывая при затяжке подпруги поддать коленом в хитро надутый живот, водили караваны по звериным тропам, ездили в конные маршруты и переходили реки вброд. На одном из коней восседала кызыльская повариха Анна Григорьевна, держа перед собой свою главную ценность – «квашонку». Эту тяжёлую деревянную кадку размером с большую кастрюлю, она ни за что не соглашалась сменить ни на какую более удобную посуду.

Конечно, работать с лошадьми мы не смогли бы без монгольских конюхов. Идеальным был вариант, когда для нас удавалось найти конюха тувинца. Кроме умения работать с лошадьми, каждый местный тувинец прекрасный охотник, знаток таёжных троп, что дано далеко не каждому монголу. Когда мы работали на одном из самых труднодоступных участков, вблизи слияния трёх крупных рек - Буса, Билина и Шишхида, нашим конюхом был пожилой тувинец Баазан. Он жил то в Монголии, то в Туве и неплохо знал русский язык. Его способность ориентироваться в тайге была поразительна. В широкую долину реки Бус с востока впадают десятки одинаковых притоков через каждые 1,5 – 2,0 км, но только по одному из них идёт караванная тропа. Вот Баазан ведёт наш караван без тропы по залесённой долине Буса. Восточный борт долины из-за высоких деревьев не виден вообще. Неожиданно караван круто сворачивает и минут через двадцать мы входим в одну из узких боковых долин, где вскоре обозначается чёткая тропа. Проводник говорит, что тропа та самая - он её узнал. Ещё через три часа, уже на перевале, когда мы спешились, чтобы поправить вьюки, мы узнали у молчаливого тувинца, что он проезжал этой тропой всего один раз с отцом. Шестилетним мальчиком около пятидесяти лет назад.

Так же удивляли нас его охотничьи способности. Первого жирного марала тувинец застрелил в самом начале работы, и около десяти дней вся партия была на щедром мясном «пайке», что немаловажно при тяжёлом физическом труде. Баазан лишь очень удивлялся, что мы, в отличие от него, едим мало оленьего жира. «Много сала кушай - хорошо», - уговаривал он нас. Через десять дней конюх сказал: «Однако, мясо скоро кончай. Надо олень стреляй!». Начальник партии сказал, что вяленого мяса ещё достаточно, а главное, предстоит переход на новый лагерь, и лошади, тяжело гружённые образцами, мясо нового оленя просто не поднимут. «Зачем мясо возить, - ответил Баазан. – Покажи, где будет новый лагерь». Озадаченный Ильин новый лагерь на карте показал. На следующий день мы последний раз ходили в маршруты со старого лагеря, а тувинец отправился на охоту. «Марал убил», - немногословно сказал он вечером. На следующий день, завершив переход на новый лагерь, мы узнали, что олень был убит в одном километре от него единственной пулей в голову. Конечно, в Северной Монголии много непуганого зверя, однако не настолько, чтобы случай этот не казался мистическим.

Попадались нам и другие конюхи. В 1972 году мы работали в бассейне р. Желтура. Аренда лошадей проходила по уже обкатанной схеме, за тем лишь исключением, что одним из двух конюхов захотел поработать молодой учитель - бурят, находившийся на летних каникулах и немного знавший русский язык. С конюхами мы подружились, и они часто сидели у нашего вечернего костра, прислушиваясь к разговорам. Как то заговорили о сервисе в заграничных гостиницах, о котором мы знали только понаслышке. Неожиданно молчаливый конюх-учитель сказал: «Вот в Мадриде в пятизвёздочных гостиницах обслуживание прекрасное, а поспать нормально нельзя. Все они в центре, в окна свет, шум, толпа молодёжи и туристов гуляют до утра». Мы открыли рты, но воспитанно промолчали, подумав: «Начитанный!». В следующий раз учитель так же немногословно прокомментировал жаркую погоду: «У нас при тридцати градусах жить можно, а вот на Филиппинах при стопроцентной влажности я просто задыхался». Пришлось забыть о воспитании и «призвать парня к ответу». Оказалось, что в студенческие годы учитель хорошо играл в шахматы, которые в Монголии очень популярны и даже входят в перечень соревнований на летнем празднике «Надом», наряду со скачками, борьбой и стрельбой из лука. Играл он, вероятно, на уровне наших мастеров, но в МНР был чемпионом среди студентов и несколько раз включался в национальную команду. Он действительно побывал на турнирах в Мадриде, Маниле и Рейкьявике и высказывался с полным правом.

Коль скоро речь зашла о «Надоме», нельзя не рассказать о скачках - гвозде всей спортивной программы. Здесь лошади «правят бал». В самоне Улан-Ула, куда нас пригласили на праздник, десятки коней всех мастей стояли вдоль высоких коновязей, нежно положив головы друг другу на холки. То и дело проносились всадники, продолжавшие прибывать из дальних юрт. Некоторые использовали своих лошадей в качестве зрительских мест, посадив перед собой маленьких детей - сверху им видно лучше. Кормление детей из бутылочек с соской происходило здесь же в седле. Привели молодых статных коней без сёдел - это будущие участники скачек. Наконец появляется «джигит» с флагом на высоком древке. Он разъезжает среди праздничной толпы, распевая что-то во всё горло. К нему постепенно присоединяются участники будущих скачек, и вот уже целая кавалькада с флагом и песней движется по краю толпы. Так происходит «запись участников». Наконец, «записались» все, и кавалькада шагом отправляется далеко в степь (6 км), к месту старта. Нет, «записались" не все! Вот ещё две маленькие девочки-всадницы в красных платьях рысью догоняют удаляющуюся группу.

Я не оговорился, скакать будут дети - мальчики и девочки, девочек даже больше, от 7 до 12 лет. Английским скаковым клубам, которые отбирают жокеев по принципу минимального веса и нещадно заставляют сгонять каждый грамм, и не снилась такая возможность! Нет на лошадях и сёдел, лишь к попкам детей привязаны небольшие подушечки. Между тем кавалькада скрылась из вида, и праздник идёт своим чередом. Соревнуются шахматисты, между которыми много живописных стариков. В стороне состязаются стрелки из лука. Лук один на всех, зато старинный - с обоих концов на него натянута кожа гадюки, порядком обветшалая. В центре «стадиона», перед трибуной для почётных гостей готовятся к схватке борцы. Они в узких плавках и коротких безрукавках, в сапогах и шапках с шишкой. Пока что борцы отдали шапки своим секундантам и принимают красивые позы, а старики-секунданты громкими песнями-импровизациями восхваляют доблести своих борцов - все сразу. Потом будет борьба, и после каждой схватки победитель будет исполнять «танец орла», надев свою остроконечную шапку.

Празднично одетые люди, среди которых очень много детей всех возрастов, переходят от одних соревнующихся к другим, а больше просто гуляют, встречают знакомых, делятся новостями и сплетнями. Это один из немногих дней в году, когда родные, друзья и знакомые, рассеянные по юртам на огромном пространстве, могут повидаться и поговорить. Толпа очень живописна. И мужчины, и женщины одеты в национальные халаты-дели из блестящей ткани всех расцветок с традиционным узором в виде кругов-орнаментов. Точно в таких же ярких халатиках и маленькие дети. Но далеко не все. Волна убогого советского ширпотреба достигла и этих берегов, большая часть мальчиков одета в чёрные брюки и коричневые вельветовые курточки на молнии - продукцию какой-нибудь фабрики детской одежды в Чите или Улан-Удэ.

Наиболее экзотичными деталями национального облика являются старинные пояса с набором, флаконы-табакерки для нюхательного табака, курительные трубки и «буддийские» сапоги. Пояса и табакерки, несомненно, производились когда-то в Китае для торговли с монголами. Владеют ими одни старики, очень редко - молодые мужчины, по-видимому, получившие раритеты в наследство.

Китайские флаконы-табакерки размером с небольшой флакон для духов вырезаны из единого куска узорчатой яшмы, авантюрина, цветного агата, в частности, сердолика или из монокристалла горного хрусталя, Весь внутренний объём вырезан через узкое горлышко, которое заткнуто также самоцветной пробкой с длинной ложечкой. При встрече старики набирают ложечкой нюхательный табак и угощают им друг друга. Кстати, это куда более цивилизовано, чем при дворе Екатерины, где табак брали из золотых табакерок прямо щепотью.

Старинные пояса с обоих концов имеют большие медные, а иногда и серебряные пряжки-застёжки, снабжены ножнами с двумя ножами и кожаной сумочкой с набором для уразжигания огня. Дизайн не уступает дорогим кавказским изделиям. Здесь и чеканка, и гравировка, и чернение, и оправленные самоцветы. Большой нож предназначен для разных мужских работ, рубит и дерево, и бараньи кости. Маленьким виртуозно пользуются при еде недоваренного (сохраняются витамины!) мяса, беря зубами край большого куска и отрезая его молниеносным движением снизу вверх в одном миллиметре от носа. В кожаной сумочке лежат трут и кремень, а кресалом служит донышко самой сумочки, в которое заделана полоска стали с насечкой. Медная курительная трубка («ганц») имеет небольшой объём, однако к ней придаётся маленькая медная чашечка, висящая на цепочке. Выкурив трубку, монгол вытряхивает тлеющий пепел в чашечку, набивает вторую порцию и прикуривает её от ещё не погасшего пепла. Количество выкуренных порций не ограничено и зависит, в частности, от степени желания посидеть с геологами у их костра. Классические старинные монгольские сапоги из мягкой кожи имеют задранные вверх носки - правоверный ламаист стремится не нарушать гармонию природы и, без надобности, не причиняет вреда не только животным и растениям, но и самой земле.

Однако расчётное время финиша скачек приближается, и зрителей охватывает волнение. Особенно волнуются отцы «жокеев», некоторые из них уже поскакали им навстречу. Наконец, на горизонте появляется облачко пыли. Вот уже видны отдельные вс адники. Они быстро приближаются. Теперь волнение охватывает всю толпу. Забыты и борцы, и стрелки из лука. Последние сотни метров. Лошади буквально стелятся над сухой травой. Маленькие наездники составляют с ними единое целое. Финишной ленты нет. Всем и так ясно, что победила маленькая, на вид десятилетняя, девочка с красным потным возбуждённым лицом. Хотя, я оговорился. На «Надоме» скачут и побеждают не наездники, а кони-трёхлетки. «Жокеи» лишь косвенно в этом участвуют. Правда, и девочка не будет забыта. Она получит в собственность лошадь-двухлетку и совершит круг почёта. Между тем, отец девочки берёт плоскую длинную палочку, вроде линейки, заострённой на конце. Он быстро проводит ею по бокам коня-победителя, и с острия брызжет струёй лошадиный спортивный пот. Морь выложился до конца.

МОНОЛОГ О МОНГОЛЬСКОЙ РЫБАЛКЕ

Надеюсь, вы слышали рассказы бывалых туристов, геологов или журналистов о необыкновенной рыбалке в горах Горного Алтая, Восточных Саян или Тувы? О килограммовых хариусах с радужным плавником, жадно хватающих первую же заброшенную мушку. А то и голый крючок. О трёхкилограммовых бронзовых ленках, не пропускающих ни одной блесны. Об огромных щуках, одну из которых намедни поймал наш президент. И, наконец, о полуторапудовых тайменях, которые, прежде, чем схватить мышь-наживку, топят её мощным ударом хвоста. Всё это правда. Ну, может быть, с обычными рыбацкими преуверичениями.

А теперь представьте себе Северную Монголию, примыкающую к Туве и Восточным Саянам - край с такими же реками и озёрами, в котором жители никогда (!!) не ловили рыбу. Во всяком случае, те 400 лет, которые здесь господствует буддизм. Ламаизм запрещает ловить рыбу и использовать её в пищу. В 1964 – 65 годах, когда я начал работать в МНР, а тем более в 1972 – 1975 годах, когда выезжал туда в составе академической экспедиции, население стало постепенно отказываться от этого архаичного запрета. Многие молодые монголы, учившиеся в СССР, импортировали не только любовь к рыбным блюдам и навыки рыбалки, но и сами рыболовные принадлежности - спининги, леску, крючки и блёсны.

Особенно быстро обучение монгол рыбалке, а заодно и уничтожение рыбных запасов, происходило там, где работали русские специалисты. В 1972 году наш отряд посетил советских геологов, разведывавших месторождение молибдена Эрден-Туин-обо (позднее знаменитый город и комбинат Эрденет). Рыбалка на близлежащих целинных реках была основной страстью большинства геологов, техников и рабочих. В первую неделю работ партии в столовой исчезли все ложки из нержавеющей стали - пошли на изготовление самодельных блёсен. Затем стали исчезать анодированные декоративные накладки со светильников в общежитии. Хобби перерастало в помеху для работы, и начальник партии попытался запретить отлучки на рыбалку. Коллектив ответил угрозой массового увольнения, и запрет пришлось отменить. Естественно, в подобных ситуациях монгольское население овладевало навыками рыбалки очень быстро. Однако в отдалённые районы, о которых пишу я, эти веяния тогда ещё не проникли.

Теперь надо сказать несколько слов о советско-монгольской границе. До 1957 года в горных районах граница эта не только не охранялась, но и не существовала на местности вообще, что служило одним из камней преткновения для приёма МНР в ООН. Трассирование границы в 1957 году происходило следующим образом. В отдельные пункты вдоль границы, главным образом туда, где мог сесть вертолёт, были выброшены группы советских солдат. В каждом пункте они поставили на небольшое цементное основание два полосатых пограничных столба с советским и монгольским гербом, и вырубили в обе стороны вдоль границы просеки метров по сто. Оставшиеся мешки цемента бросили здесь же. Я неоднократно пересекал «государственную границу», отмеченную на карте, в соответствии с логикой маршрута, но лишь однажды вышел на такую просеку. Осмотревшись, увидел и столбы. Они заметно наклонились благодаря солифлюкции, а красивый монгольский герб из нержавеющей стали с мчащимся всадником исчез. На советский герб вор не польстился. Здесь же лежали два окаменевших мешка с цементом. Более того, наш начальник Андрей Ильин, открывший пласт фосфоритов в приграничной полосе МНР, без всяких «таможенных барьеров» проследил его на советскую территорию.

Подобная пограничная ситуация способствовала тому, что советские рыбаки и охотники, или "контрабандисты", не знаю как лучше их назвать, открыто проникали в Монголию. Кострища с «русскими» таганами, следы ночёвок, кости маралов и тайменей мы нередко встречали вблизи границы. Однако происходило это лишь вблизи редких советских приграничных посёлков и только на расстояние дневного пути (около 20 км) от них. Да и унести на себе нарушители много не могли. Во всяком случае, в приграничной полосе многие монголы не видели русского человека никогда. К такому выводу меня привело следующее происшествие. Недалеко от границы во время маршрута я столкнулся с молодым монголом . «Сам байну!» (приветствие). «Сам байну!». И мы разошлись. Но краем глаза я видел, что монгол остановился, как вкопанный, и смотрит мне вслед, буквально открыв рот. Наконец, до меня донеслось громкое удивлённое восклицание: «Карл Маркс!». Бороду в том полевом сезоне я не брил, а основоположник научного коммунизма, по-видимому, был единственным европейцем, знакомым молодому монголу. Конечно, по многочисленным портретам и плакатам, где Маркс изображался изрядно скуластым и узкоглазым, но вполне узнаваемым.

Надеюсь, я ясно обрисовал состояние «рыбных запасов» в районе наших работ, где, выражаясь языком биологов, рыба не имела внешних врагов не менее 400 лет. Перехожу собственно к рыбалке, предварительно отметив, что сам я к ней равнодушен и поэтому в моих рассказах не будет обычных эмоциональных рыбацких баек и преувеличений, только чистая правда.

Хариус водится во всех реках северной Монголии; особенно много его в чистых горных водотоках. Это красивая серебристая рыба с ярким спинным плавником - фиолетовым в красных пятнах, весом до 800 г (обычно 300 – 500 г), без костей, кроме позвоночника; только что выловленная она имеет запах свежего огурца. Хорошо поджаренный хариус является настоящим деликатесом, от него не откажется даже едок, утомлённый долгой рыбной диетой. Также хорош хариус малосольный. Обычно, за пару часов на мушку (пучок волос) или овода можно наловить хороший ужин для всего отряда. Но бывали и курьёзные случаи.

Осенью 1965 года, закончив полевые маршруты, мы решили недельку покамералить в устье одного из притоков реки Мурэн, где уже стояли лагерем раньше. На этот раз место оказалось занятым. Прямо в устье притока стояла монгольская бригада - несколько юрт. В задачу её входила дойка сарлыков (яков) и изготовление из молока сушёного творога, продукта на вкус довольно противного, но необходимого зимой, когда количество свежего молока уменьшается. Два раза в день стадо из 40 голов пригоняли к юртам на дойку. Сарлыки всегда шли колонной по одному «нос в хвост». Сначала это нас очень удивляло, но потом мы поняли причину такой армейской выучки. На пути стада несколько раз узкая тропа шла между рекой и скалой, и животные невольно растягивались в цепочку по одному. Только начнут разбредаться после скалы, а тут опять прижим; постепенно привыкли и ходили только колонной.
После дойки молоко створаживали, творог откидывали на марлю, а сыворотку выливали в заводь на реке Мурэн. Марля была довольно дырявой, и вместе с сывороткой выливались обильные крупинки и комочки творога, образуя длинный шлейф вниз по течению. Бригада сушила творог уже больше месяца, и ошалевшие от такой «халявы» хариусы собрались со значительной части Мурэна в молочную заводь. Это было зрелище не для слабонервных. Вода в заводи бурлила, на что монголы не обращали никакого внимания. Кинутый в воду крючок с мушкой редко долетал до её поверхности. Его сглатывали на лету выпрыгивавшие из воды хариусы. Такое же скопление хариусов, но без видимой причины, я видел на южном берегу озера Хубсугул, которое аналогично озеру Байкал, но меньше его (120 км в длину). По озеру ходит единственный в стране теплоход, поэтому, если вы увидите на почтовой марке МНР корабль, не думайте, что их министр связи сошёл с ума. Так вот, в небольшом ручье с совершенно прозрачной водой в 1,5 км от устья (берега озера) среднего размера хариусы кишели, как в садке рыбного магазина. В ручье такого количества рыбы быть не могло; вероятно, по какой-то причине в ручей вошёл озёрный хариус.

По заверениям настоящих любителей рыбалки, именно ловля хариуса доставляет им максимальное удовольствие. Самый одержимый из знакомых мне рыбаков - Володя Павленко, о котором я расскажу ниже, в Монголии не ловил ни ленков, ни тайменей. Говорил, что это неинтересно. Однако против удовольствия половить хариуса не мог устоять и он. Несколько раз за сезон Володя отправлялся отвести душу, и ради этого всегда возил с собой длинное складное удилище и прочую хариусиную снасть. Эмоциональную сторону этой страсти я, как дилетант, описывать не берусь, тем более, что это прекрасно сделал Э.Хемингуэй, повествуя о ловле форели. Ведь недаром хариуса называют «сибирской форелью».

Ленок прекрасная рыба классической формы, золотисто-бурая с тёмными пятнами на спине и боках, весом 2 – 4 кг водится во всех реках Сев. Монголии. Он хорош и жареный, и копчёный, и в ухе. Но рядом с деликатесным хариусом и огромным тайменем он несколько тушуется. Ленок незаменим, когда надо быстро приготовить ужин. Вспоминается такая история. В 1975 году мы сплавлялись на двух резиновых лодках по одной из северомонгольских рек. Пристав к берегу на ночёвку, лагерь мы поставили мгновенно, и Руслан Волков по просьбе Тамары Дугиной, готовившей ужин, отправился со спинингом на ближайшую косу. Из-за шума воды переговаривались они знаками. Руслан с косы: «пять растопыренных пальцев и кивок головы» - это значило «пять ленков хватит?». Тамара от костра: «знак отрицания головой и три растопыренных пальца» - то есть, «пять не надо, только три». Через 15 минут рыбак вернулся, выполнив заказ.

Таймень - пресноводный лосось с чуть розовым очень жирным мясом весом до 40 кг - несомненный король северомонгольских рек. Рыбина серебристая с красным хвостом и крупной головой. Он водится во всех водотоках, где есть достаточно крупные заводи. На реках среднегорного ландшафта всегда чередуются участки быстрого течения (перекаты, пороги) и участки медленного течения (плёсы, заводи, ямы). На перекатах и мелких плёсах тайменя может и не быть. Но в каждой яме, заводи или омуте пара близких по размерам тайменей живёт обязательно.

Тайменя мы жарили большими кусками, а из головы варили вкуснейшую наваристую уху, которая при остывании превращалась в прозрачный студень. Особо ценился гурманами огромный нежный таймений глаз. Когда надоедал и жареный и варёный таймень, я готовил рыбного короля в томате. Баночку томата брал из наших запасов, а лук шёл заготавливать к ближайшему склону. На подгорных шлейфах в Монголии полно дикого горного лука. Стрелка с шаровидным соцветием высотой в рост человека, луковица величиной чуть меньше яйца. Слегка обжаренные куски тайменя укладывались в казан, обильно перекладывались припущенным луком, заливались томатом и долго кипели на костре. Интересно, пробовал ли такое блюдо Похлёбкин - главный советский теоретик кулинарного искусства.

Однако гвоздём монгольской рыбной кулинарии гурманы единодушно признавали тайменя вяленого, слабосолёного жирного, по вкусу не уступающего балыкам и тёшам осетровых рыб. Начальник наш Андрей Ильин не любил лишнего пребывания не базе, стремился быстро получить всё необходимое и скорее «рвануть» в район полевых работ. Уже в районе, встав лагерем в каком-нибудь живописном месте с хорошей рыбалкой, мы несколько дней подгоняли снаряжение, сёдла и сбрую, насаживали топоры и геологические молотки, разбирали карты и аэрофотоснимки. Одновременно ловилась, солилась и вялилась рыба, которая в первые недели маршрутов была незаменимой добавкой к нашему рациону. Если днём к котелку крепкого чая, ломтю хлеба и половинке банки сгущённого молока на двоих можно было добавить ещё по куску вяленой рыбы, то и многокилометровый маршрут казался короче.

Таймень очень прожорлив и не пропускает ничего, ни более мелких рыб, ни переплывающих реку мышей, ни водоплавающих птиц. В желудках тайменей мы находили мышей, сеноставок, бурундуков, утят и разную рыбную молодь. Однако «хитом» была белая кварцевая галька размером больше куриного яйца. Благодаря своей прожорливости, таймень хорошо ловится и на блесну, и на «мыша» (меховую имитацию мыши с крючком-тройником), и на «хвоста» (хвост маленького тайменя или ленка). На мышь тайменя ловят в лунные ночи. Приманка движется по поверхности воды, и таймень действительно топит её ударом хвоста, прежде чем заглотить.

Поймать крупного тайменя не сложно и, по мнению Павленко, неинтересно, в чём я убедился и сам, решив потерять рыбацкую невинность. Дело было на том самом лагере, где монголы сушили творог при активном участии хариусов. Закончился последний полевой сезон. Было непростительно побывать в таком рыбном раю и самому не вытащить ни одного крупного тайменя. Одним словом, взяв коротенький спининг, я отправился на реку Мурэн, выше по течению от «молокозавода». Метров через 400 оказалась подходящая яма, в которой таймень схватил мою блесну через два – три неумелых броска. Навыком вываживания крупной рыбы я не владел и потащил свою добычу, как бурлак баржу. Пока таймень был в воде, всё шло нормально, я даже преодолел две его попытки утащить меня в речку. Когда же рыбина оказалась на глубине 3 – 5 см и, согласно закону Архимеда, резко потяжелела, снасть моя не выдержала. Разогнулось колечко-карабинчик, соединявшее тройник с блесной.

Обретя свободу, таймень резко замотал хвостом и стал разворачиваться головой в сторону своей ямы. Однако я тоже «вошёл в раж» и оседлал «врага», упёршись коленями в дно. Я знал, что крупную скользкую рыбу надо хватать под жабры или за глаза. Но затылок моей добычи оказался слишком широк для моей руки. В конце концов, я ухватил тайменя за глаза, вытащил на берег и добил камнем. Затем я погрузился в раздумья, как мне тащить огромного тайменя полтора километра до лагеря. Пришлось продеть ему под жабры свой брючный ремень и либо сплавлять рыбину по мелководью, либо, держа за ремень, тащить на плече. При этом голова тайменя лежала у меня на лопатке, а хвост неприятно хлестал по ногам ниже колен.

На лагере я был встречен удивлёнными возгласами и безменом. Настало время взвесить мой успех. Двадцать четыре килограмма! Таких тайменей наши рыбаки ловили не так уж редко, но более крупного поймал один только раз шофёр Иван Замаруев. Его рекордная добыча весила 36 кг. Однако меня вполне устраивает мой личный рекорд.

Переходя к последнему эпизоду этого очерка, я должен предупредить читателя, надеюсь, уже удивлённого монгольской рыбалкой, что ему предстоит удивиться ещё больше. Эпизод этот связан с Володей Павленко.

Братья Владимир и Алексей Павленко были сыновьями знаменитого профессора, заведующего кафедрой патологоанатомии 1 московского мединститута. Ещё было известно, что молодым фельдшером отец их участвовал в знаменитом походе революционной Железной дивизии, описанном советским классиком Серафимовичем в романе «Железный поток». Оба брата избрали профессию геолога, по стопам отца пошла лишь их сестра. Рыбалкой братья увлекались с детства и объездили все известные рыбные реки Европейской России. Ловили рыбу и на Селигере, и на Ладоге, и в Карелии, и на Белом море, и, конечно, на Волге. И летом, и зимой. У братьев были нестандартные рыболовные снасти и походное снаряжение. Частично они изобретали и делали их сами, частично меняли у таких же увлечённых рыбалкой технарей, частично заказывали «умельцам» из номерных институтов.

В Москве шестидесятых годов существовало гигантское подпольное братство умельцев-любителей, знавших друг друга по школе, двору, родству, а, главное, по совместным увлечениям. Главным местом встречи "подпольщиков" был "Птичий рынок". Большая часть их, как и большая часть москвичей вообще, работала в военных и полувоенных институтах, кб, на заводах и опытных производствах. Через них можно было достать любые, самые неслыханные материалы и инструменты, изготовить любую пришедшую в голову конструкцию. Тысячи любителей имели хитроумные аквариумы и рыболовные снасти, ионизаторы, туристское снаряжение, занимались чеканкой, ювелирным делом, резали, гранили и шлифовали самоцветы, собирали русские и татаро-монгольские доспехи по заказам музеев. У братьев Павленко были самодельные блёсны из бериллиевой бронзы, непромокаемые и неразрываемые плащи и палатки из какой-то новейшей авиационной ткани. И много всего другого.

Ещё со студенческих времён у братьев было принято, возвращаясь с удачной рыбалки, устраивать для друзей «рыбник» - молодое застолье под гитару с исключительно рыбной закуской. При этом хозяева отлично владели секретами знаменитой русской рыбной кулинарии, занимающей первое место в мире. На стол подавались и тройная уха, и заливной судак, и малосольная щучья икра, не говоря о вяленой, жареной и фаршированной рыбе. В центре стола на блюдечке лежал протёртый спиртом длинный пинцет на случай, если гость, не дай бог, подавится костью. Всё-таки братья были сыновьями медика, хоть и геологами!

С Володей я прожил вдвоём в одной палатке целый полевой сезон 1974 года. В последнее перед нашим знакомством время Володя был очень занят и на работе, и дома в связи с рождением четвёртой «!» дочери. В этой связи, отпуск он брал только на две недели среди зимы и ехал на подводный лов в низовья Волги, откуда привозил мешок разнообразной мороженой рыбы.

В поле Володя был неподражаем. Не так уж мало геологов, выезжая на полевые работы, отказываются от многих примет цивилизации, - отпускают бороду, из столовых приборов пользуются только ложкой, вместо носков носят портянки и т. д. Но Володю в этом превзойти было нельзя. В Москве элегантный «молодой учёный» в поле он вёз с собой только старый тренировочный костюм, тонкий древний свитер и кеды для лагеря. Ещё плоский фанерный ящичек для рыболовных принадлежностей, складную удочку и два пробных (15 литров) мешка махорки. На базе, отдав на хранение цивильную экипировку, Володя, как и все мы, получал спецодежду - костюм, резиновые сапоги и накомарник. Носков и суконных портянок он не признавал; на портянки выбирал сравнительно мягкий тарный мешок. Каждый вечер перед сном Володя сворачивал шесть (!) толстых газетных самокруток из махорки и аккуратно, чтобы брать в темноте, укладывал их на свой фанерный ящичек. При курении он надсадно кашлял и, опираясь на это, я, сам не курящий, пытался его воспитывать. В ответ он поднимал прокуренный указательный палец: «Вы все недооцениваете способность лёгких к самоочищению! - Что поделаешь, сын патологоанатома. Но, судя по слову «все», я был не единственным его воспитателем. В том году Андрей Ильин вернулся в Москву раньше обычного, и руководить нашим маленьким отрядом пришлось мне. Кроме нас с Володей, в отряде работали геологи Юра Елизарьев, Галя Ратникова и шофёр Иван Замаруев. В первый же вечер Володя наметил стратегию наших работ: «Планируй, как хочешь. Можем работать без камералок и выходных, но три полных дня надо оставить на рыбалку".

Я уже говорил, что ловить тайменя и ленка в МНР Володя считал неинтересным. Но сейчас речь шла о заготовке вяленого тайменя. Спецодежда изношена, махорка выкурена. Разрешённые 20 кг авиационного багажа Володя каждый год заполнял вялеными тайменями - незаменимым подарком московским друзьям.

Мы заканчивали сезон на границе с Тувой. До места рыбалки один день, рыбалка и обработка рыбы три дня, до Улан-Батора четыре дня, один день на сдачу снаряжения. Билет на самолёт для нас уже куплен, ни одного дня в запасе. Место рыбалки Павленко и Замаруев выбрали единогласно. Подъехали к реке в сумерках. Пока мы ставили лагерь, Володя пошёл сделать «пробный заброс». Вернулся через 20 минут. Принёс тайменя килограмм на шесть и два крупных ленка. Заключение было безапелляционным: «Рыбы нет. Вероятно, реку обловил кто-то из русских». Решили встать на рассвете и ехать на Эгин-гол, который не подводил никогда. Всего-то 5 часов пути. Так и сделали. К новому месту подъехали в 10 часов утра. Последние километры машина шла прямо по берегу реки, и Володя не выдержал: «Стой!» - Машина останавливается. Володя открывает дверцу кабины, берёт у нас из кузова спининг и, не слезая на землю, с подножки ГАЗ-66 делает один заброс. Десятикилограммовый таймень передаётся в кузов: «Всё нормально, рыба есть!»

Рыбалку начинаем в 10-30. Елизарьев ловит выше лагеря, Павленко - ниже, а Замаруев на машине уезжает «за горку». По ходу лова все двигаются к лагерю, чтобы самый тяжёлый груз нести минимальное расстояние. Мы с Галей остаёмся «при кухне». Установка у рыбаков такая. Всех ленков и тайменей до 3 кг отпускать. У более крупных тайменей сразу отсекать и выбрасывать в воду внутренности, хвост, позвоночник и голову (самый то деликатес!) – пусть подкормятся собратья. Вернулись рыбаки поздно, сгибаясь под огромными тяжёлыми рюкзаками, и сразу засолили свой улов в двух сорокалитровых флягах. Улов вошёл в них с трудом. Соль сыпали от души – «больше нормы рыба не примет». Воду не доливали. Поскольку мясо тайменя тяжелее воды, солёной рыбы во флягах было не менее 80 кг.

Солилась рыба одну ночь. Утром у берега была сделана «полузапруда» из камней, и солёную рыбу поместили туда отмачиваться в холодной проточной воде часа на три. Затем вывесили под тентом вялиться почти на двое суток. Погода не благоприятствовала этому процессу, поэтому четыре дня пути до Улан-Батора мы довяливали тайменей, раскладывая в кузове на брезент поверх груза, а вечерами снова вывешивая под тент. При дележе довольны остались все. И в Москве монгольский деликатес оценили все.

Хотелось бы закончить очерк этим оптимистическим абзацем, но приходится делать концовку печальной. Володя Павленко – талантливый геолог, самобытный человек и великий рыбак переоценил способность организма к самоочищению. Через несколько лет после описанных событий он умер от рака лёгких, оставив нам прекрасных дочерей, в том числе, прима-балерину Мариинского театра Дарью Павленко и талантливую балерину Александру Павленко.