Л И Н И Я Р А З Д Е Л А
Школьным учителям, воспитавшим нас интернационалистами.
( Эта статья-рассказ была написана в 2006 году "в стол" под впечатлением нескольких убийств иностранных студентов " бритоголовыми").
Фотоснимок выпал из конверта, подписанного «Детские и школьные». Любительский, необычно узкий (потому и выпал) с фигурно обрезанным краем. Три смеющихся белозубых девушки в купальниках сидят на поляне, на высоких деревянных чурбачках, вокруг кучки хвороста, приготовленного для костра. За спиной у них столик и скамейка, небольшая цветущая клумба и сразу же сплошной густой лес. Рядом, несомненно, должен быть деревенский домик, а скорее, рыбачья избушка, но её на снимке не видно.
В центре двадцатичетырёхлетняя Криста, высокая стройная кудряво-черноволосая с полным набором женских прелестей. Слева девятнадцатилетняя Анна–Мария; её мы считали дурнушкой, но на снимке она выглядит неплохо. Справа четырнадцатилетняя Розвита, хорошенькая светловолосая в широких белых трусиках; по мнению родителей, она ещё не доросла до «взрослого» облегающего купальника. На обороте снимка прекрасным каллиграфическим почерком написано: «На память Толю и Гарику от трёх индейцев – Криста, Розвита, Аннемария. 27. 08. 1950 г». Писала, конечно, Розвита – круглая отличница. Непонятно только, почему она неправильно просклоняла моё имя. А фотографировал Вольф, её старший брат - мой одноклассник.
Шесть немецких семей были привезены из побеждённой Германии в город моего детства – Ижевск как часть послевоенных репараций. То есть в качестве репараций на знаменитый машиностроительный завод № 74 были привезены станки и другое оборудование мотоциклетной фирмы ДКВ, а немецким инженерам предложили последовать вслед за станками. На сборы дали 24 часа, однако, разрешили взять с собой любое имущество, включая мебель, и поселили немецкие семьи в очень приличных, по ижевским послевоенным стандартам, квартирах. (Не надо забывать, что в сталинские времена сотрудники НКВД обычно действовали совсем по-другому. Например, накануне войны при массовом переселении из Эстонии семей русских эмигрантов, мелких торговцев и прочего «социально чуждого элемента» на сборы давали 1 час, а вес имущества был ограничен 100 кг на семью. Мужчин сразу отделяли для отправки в Гулаг, а женщин и детей в товарных вагонах с решётками и далее на баржах доставляли в таёжные районы типа Васюганья, связанные с внешним миром лишь во время краткой навигации.) Инженеры же, о которых пишу я, приступили к выпуску своих мотоциклов под названием Иж-350 в специально построенном корпусе (производство № 700), а дети их пошли учиться.
Дети школьного возраста были только в семье Грунер, где, кроме Вольфа и Розвиты, учился ещё десятилетний Хольгер. Анна – Мария из школьного возраста вышла, а Криста была женой самого молодого из инженеров. Немецкие дети быстро вписались в школьные коллективы и мало чем отличались от остальных учеников. Вольф к десятому классу свободно говорил по-русски, однако заметный акцент остался у него на всю жизнь. Хольгер же говорил совсем без акцента, и фото его висело на школьной доске отличников. Даже по русскому письменному он имел устойчивую пятёрку, чем могли похвастаться немногие из нас. И Розвита в женской школе № 25 была отличницей. Вольф участвовал в нашем мужском хоре, основой репертуара которого были песни о войне и о Сталине, посещал драмкружок, кружок бальных танцев, школьные вечера и прочие мероприятия. С немецкими девушками мы практически не общались, и только ижевский пруд свёл нас на «индейской тропе войны» в последнее школьное лето 1950 года.
Ижевский пруд – главная достопримечательность города, непреодолимый магнит и любовь моего детства. Искусственный водоём - непременная часть любого старого завода; в 1809 г, когда оберберггауптман И. Дерябин, сподвижник Сперанского приступил к строительству Ижевского оружейного завода, только энергия падающей воды могла оживить его механизмы и плавильные печи. Запруженная река Иж широко разлилась, образовав глубокое водохранилище длиной 12 км. и шириной до 3 км, а через сто пятьдесят лет, во времена моего детства, крупнейший в Европе заводской пруд стал естественным элементом ландшафта, ничем, кроме плотины, не обнаруживающим своё искусственное происхождение. Пологие берега с вплотную подступившими к воде девственными лесами, то сосновыми, то смешанными с заметной примесью пихты, черёмухи и липы, песчаные пляжи, тихие заводи с жёлтыми кувшинками и белыми лилиями, камышом и декоративным рогозом - «чернопалочником». Жирные отливающие павлиньей синевой кряквы и полный ассортимент пресноводной рыбы от красных трёхкилограммовых лещей до юрких стайных окуньков, смачно «хрюкающих» в водорослевых зарослях на мелководье.
Как это ни странно, соседство с огромным заводским городом не привело к заметному загрязнению и урбанизации водоёма. Лишь два «томсойеровских» колёсных парохода: «Победа» и «Красный сплавщик» совершали регулярные рейсы от города до дальнего конца пруда, где располагалась единственная на берегу деревня Волошка. Два десятка моторных и с полсотни гребных лодок – транспорт городских рыбаков - бороздили его поверхность. Кроме Волошки вдоль берегов пруда располагались три бывшие купеческие дачи (Соловьёвская, Евдокимовская…), после революции превращённые в заводские дома отдыха, а возле них единичные рыбацкие избушки. Вот эти дачи и служили остановочными пунктами пароходов. Об ижевском пруде я мог бы писать долго, но тема очерка совсем другая, и, извинившись перед читателями за многословие, я наконец-то к ней возвращаюсь.
Летние каникулы 1950 г я проводил с родителями на берегу пруда, прямо против Волошки, где мы снимали маленькую примитивную избушку у рыбака и охотника Глазырина. Семья моего друга Гарика Васильева занимала домик совсем рядом. Хозяин наш был известен тем, что зимой 1934 г во время охоты в результате несчастного случая застрелил знаменитого дрессировщика В.Л.Дурова. Глазырин с заряженным ружьём на плече наклонился к убитому зайцу, а Владимир Леонидович заглядывал ему через плечо. Когда охотник начал выпрямляться с зайцем в руке, на дичь с лаем прыгнул пёс дрессировщика. Глазырин непроизвольно дёрнулся, спусковой крючок зацепился за какую-то деталь снаряжения, и заряд вошёл в голову склонившегося Дурова снизу через подбородок. Хозяин наш тяжело переживал это происшествие, и, хотя прошло уже шестнадцать лет, выпив пару рюмок, неизменно пускался в воспоминания.
В третьем домике, также весьма скромном, поселилась «сборная группа» немцев. Обитатели его иногда менялись, но чаще всего, там отдыхали перечисленные мною «дети» под присмотром одной из старших немок. К молодым девушкам в купальниках нас с Гариком, в наши шестнадцать лет, влекла не только пресыщенность скудными дачными развлечениями, но и рождавшееся чувственное любопытство. С тремя подругами мы вместе купались, насколько возможно беседовали у костра (Криста почти совсем не говорила по-русски) и играли "в индейцев". По очереди "бледнолицые" прятались среди густых зарослей молодой липы и папоротника, а "индейцы" с криком, которому научили нас немки, уже посмотревшие на родине фильм «Тарзан», искали их, а потом вели на берег и привязывали к деревьям. Игра была слишком детской, девочки в купальниках боялись крапивы, которая обильно произрастала в густых зарослях, и было неясно, что делать с пленниками, привязанными к деревьям. Одним словом, игра не удалась. Но все были благожелательны, веселы, а прикосновения к обнажённым девичьим плечам, талиям, а иногда и бёдрам были волнующими. В этом месте рассказа следует упомянуть, что я чистокровный еврей, а Гарик – наполовину. Немки, несомненно, знали это от Вольфа, видели наших родителей. Они выросли в стране, воспитывавшей у своего народа животный антисемитизм. Но никогда ни одна мелочь не позволила усомниться в искренности их благожелательности и приязни к нам.
По окончании школы Вольф поступил в ижевский мединститут, но окончил только один курс, так как немцам разрешили вернуться в Германию. Понятно, что уезжали они с радостью, не забыв, конечно, выгодно продать свою прекрасную мебель, одной из счастливых обладательниц которой стала семья моего друга Гарика. Это был реальный трофей, честно завоёванный нами на тропе войны. У всех моих одноклассников и девочек, друживших с нами, остались прекрасные воспоминания и о Вольфе, и о Розвите, и об их родителях. Институт Вольф закончил в Германии и много лет занимал крупные административные должности, в частности, был заместителем директора знаменитой Лейпцигской ярмарки и директором крупного комбината, производившего хлебо-булочные, кондитерские изделия и напитки в Дрездене. В конце шестидесятых годов он был руководителем группы немецких специалистов, внедрявших в подмосковном городе Электросталь свои разработки в области редких сплавов для советских атомной и космической программ. Многие годы он на деле демонстрировал искренние дружеские чувства к своим одноклассникам, нашим подругам, нашему городу и стране. Принимал у себя дома приезжавших в Германию друзей. С большой радостью участвовал во встрече одноклассников по поводу двадцатилетия окончания школы; вот он стоит на общей фотографии, солидный, в очках со спокойным добрым лицом. Такая, довольно скучная, банальная история.
Но совсем не скука заставила меня рассказать её вам. Почему сегодня многие депутаты, писатели, журналисты, которые часто кичатся несколькими высшими образованиями, не говоря уже о «простых гражданах», не понимают, что линия раздела «друг – враг» проходит не между русскими и немцами, русскими и эстонцами, русскими и кавказцами, а совсем по другим рубежам? Почему простая истина, что «немец» и «фашист» совершенно разные категории, которую убедительно и навеки объяснили нам наши учителя, и в первую очередь наш опалённый войной классный руководитель Лев Наумович, сегодня забыта? Почему в наши дни тысячи образованных россиян участвуют в позорных фарсах, когда в ответ на недружественные действия грузинских властей, начинают задерживать на улицах всех грузин, «наезжать» на всех грузинских бизнесменов, предъявлять надуманные обвинения талантливому российскому писателю Борису Акунину (по отцу – грузину) и знаменитому скульптору Зурабу Церетели. Когда в ответ на оскорбительное решение эстонских законодателей о переносе памятника воину-освободителю (кстати, с перевесом всего в два голоса) призывают объявить бойкот эстонским товарам. В том числе товарам, произведенным в Эстонии русскими или прорусски настроенными предпринимателями и рабочими. Когда по какому-то поводу вдруг начинают ненавидеть всех чеченцев, всех кавказцев или всех поляков?
«Ну, знаете!», – скажет скептически настроенный читатель. "Ваши немцы просто частный случай". Да нет же! Вся моя жизнь показывает, что скорее это общий случай. В 1951 – 1956 годах в нашем геологоразведочном институте учились и немцы, и румыны, и поляки, и китайцы. Но нашей группе повезло на двух чехов и словака. Ярослав Жежулка («кукушка»), Индржих Бубеничек («барабанщик») и Слава Дюратны («дырявый») были во всех отношениях ребята замечательные: способные, трудолюбивые, доброжелательные. С нами жили, что называется, одной семьёй и сохранили прекрасное отношение к России на многие годы. Особенно Ярослав (Ярда), позднее занимавший большие должности в чехословацкой геологической службе, ряд лет работавший в Москве в Совете экономической взаимопомощи (СЭВ). Он женился на русской девушке, по настоящему дружил с нашим однокурсником Андреем Поляковым и его женой Ниной. В 1968 г, когда советские танки вновь вошли в Прагу, увы, на этот раз не как освободители, когда практически вся Чехословакия отвернулась от России, именно он преподал нам урок настоящего интернационализма, чёткого понимания того, что советское правительство и его решения – это одно, а мы, его друзья, и наш народ – совсем другое.
Советское образование всегда котировалось очень высоко, и многие иностранцы, закончившие обучение в наших вузах, через 10 – 20 лет у себя на родине становились руководителями компаний и крупными чиновниками, вплоть до министров. Часто от них напрямую зависело, с какими странами будут заключены дорогостоящие контракты для поисков и разведки нефти, золота, алмазов, строительство заводов и электростанций. Вполне естественно, что люди, хранящие в памяти воспоминания о молодости, проведенной в гостеприимной доброжелательной стране, люди, способные не только свободно объясняться со специалистами из этой страны, но и пользующиеся единой с ними системой профессиональных понятий и терминов, при близком характере предложений, всегда сделают выбор в пользу этой страны. Замечательную доброжелательность и готовность сотрудничать я встречал у большинства специалистов, обучавшихся в СССР, во всех странах, где мне удалось побывать. Во Вьетнаме бывшие студенты МГРИ жадно расспрашивали о своих бывших преподавателях, а узнав, что Майя Геннадьевна, преподававшая им минералогию, моя жена, готовы были сделать для меня всё возможное. Крупнейшую горнодобывающую компанию Конго – САКАРЕМ, принимавшую нас как экспертов, возглавляли геологи, закончившие Институт дружбы народов им. Лумумбы. Особенно тепло вспоминали они Н.Н. Трофимова, возглавлявшего кафедру методики разведки месторождений. Узнав, что я близко знаком с ним, они и на меня перенесли свою приязнь и доброжелательность. У многих моих друзей, работавших в Афганистане, Гвинее, Китае и других странах, сложились такие же впечатления.
Одним словом, обучая многотысячную армию иностранных специалистов и по-доброму относясь к ним, наша страна в течение нескольких десятилетий создавала настоящую «пятую колонну» пророссийски настроенных людей, занимающих высокое положение в своих странах. И надо быть не только полным идиотом, но и фактически врагом своей страны, уничтожая этот с трудом созданный механизм зверскими убийствами иностранцев и, особенно, иностранных студентов. Очевидно, что бритоголовые подростки – исполнители этих актов - слишком тупы, чтобы понять, какой сук они рубят. Но у них есть «идеологи-интеллектуалы», некоторые лозунги которых обывателю могут казаться привлекательными, во всяком случае, не лишёнными логики. Уж эти то идеологи должны были бы сообразить, что иностранные студенты не отнимают рабочих мест у коренного населения, не способствуют снижению зарплат, продавая за гроши свой труд, не формируют этнических криминальных группировок, не вывозят, а ввозят в страну валюту, и немалую. Но ведь именно на студентов направляют они кровавую руку своих подручных, стократно увеличивая количество недругов нашей страны и нашего народа.
Давайте же помнить об этом, а также о русских, украинцах, белорусах, во время войны по своей воле ставших карателями и зверствовших почище эсэсовцев. Давайте помнить, где проходит ЛИНИЯ РАЗДЛЕЛА.
пос. Мирный, 2006 год.
Примечание из 2016 года. За прошедшие 10 лет "бритоголовых наци" нам, кажется, удалось победить. Однако многие россияне попрежнему склонны возмущение враждебными актами зарубежных правительств переносить на весь народ этих стран. Прискорбно.
РУССКИЙ ВАРИАНТ АНГЛИЙСКОГО РАССКАЗА
Поезд тронулся точно по расписанию. Спать было рано, а читать невозможно из-за слабого освещения. Я пристроился в уголке своей нижней полки и невольно прислушался к разговору молодых попутчиков – парня и девушки, по всей видимости, студентов. Благо, тема разговора была редкой, не о музыкальных группах и тусовках, где можно «клево оттянуться», а о литературе. Спорили, влияют ли литература, кино и телевидение на мораль, взгляды и поступки людей, или задачи у них чисто развлекательные. Спорили долго с примерами из жизни, потом ушли курить, а вернувшись, полезли на свои верхние полки и вскоре затихли. Я же задумался: а на мой характер, на мои взгляды, на мою жизнь литература повлияла? Весьма вероятно, профессию геолога, а значит и всю свою жизнь, я выбрал под влиянием приключенческих романов, которых в детстве и юности проглотил невероятное количество. А, может быть, наоборот? Какая-то генетическая склонность к приключениям заставила меня читать эти книги; она же определила и выбор профессии? Точно сказать нельзя. А вот, какие-то конкретные поступки? Были? Конечно, были. Один из них, довольно давний, тут же подсунула память (или больная совесть?). Вероятно, я никогда о нем и не забывал.
Итак, рассказ тот был английский, хотя его название и имя автора я не помню (кажется С.Моэм). А фабулу помню неплохо. Умная, благополучная и привлекательная дама бальзаковского возраста с отъездом сына на учебу в университет начинает понимать, что в жизни ее не осталось ничего, кроме скучной рутины. Сын шлет редкие письма – у него новые далекие от матери интересы. Муж с каждым днем холодней, вечера все чаще проводит в клубе или на футбольном матче. Молодая взаимная влюбленность и наслаждение физической близостью прошли. Теперь это почти обязанность, к тому же все более редкая. А ведь когда-то ради него она пожертвовала карьерой. В колледже была одной из самых способных, и ей прочили блестящее будущее. И что же? Ей всего 38 лет, а в ее жизни уже никогда ничего не случится, кроме медленного старения. Разочарование постепенно переходит в депрессию и почти в навязчивую идею.
Неожиданно в одной из газет она встречает странное объявление: «Решим любые семейные и психологические проблемы». В небольшом скромном офисе по указанному адресу ее внимательно выслушивает неприметный господин и обещает помочь, правда, без всяких гарантий. Оплата скромная и только в случае, если помощь будет успешной. На следующий день история с посещением офиса кажется ей смешной. Она недоумевает, как могла серьезно и даже полусерьезно отнестись к подобному объявлению, а еще через неделю и совсем забывает о неприметном господине, тем более, что в жизни ее появляется новый знакомый. С немолодым мужественным ироничным и, в то же время, молчаливым и печальным господином она случайно знакомится в кафе. Отношения развиваются очень ненавязчиво, и, тем не менее, вскоре она уже не представляет жизни без нового знакомого. Особенно ее волнует глубокий и искрений интерес, который он проявляет к ней и ко всему, что с ней связано, а также его печаль и загадочность. О своей жизни вне их встреч он не говорит. Отношения достигают кульминации, за которой платоническая фаза неизбежно должна закончиться, и тут он исчезает, оставив ей недорогое, но экзотическое кольцо и записку: «Обстоятельства прежней жизни вынуждают меня срочно покинуть страну, чтобы не подставить под удар Вас. Всю оставшуюся жизнь буду хранить память о необыкновенной женщине, с которой свела меня судьба, увы, так ненадолго».
В конце рассказа, конечно, выясняется, что всю эту историю продумал, срежиссировал и воплотил талантливый психолог – тот самый невзрачный господин. А смысл ее был таков: чтобы выйти из депрессии, женщина бальзаковского возраста не должна пережить новый «роман со счастливым концом». Счастливый конец, не смотря на всю его желанность, неизбежно перерастет в очередное охлаждение, раздражение и чувство вины. Исчезновение же возлюбленного, конечно, вызовет искреннее горе и разочарование, но, к счастью, не очень продолжительное. Зато надолго останется уверенность, что ты ещё можешь быть интересна как личность и привлекательна как женщина, что где-то о тебе думает с восхищением замечательный загадочный мужчина; достаточно взглянуть на кольцо. Это и есть твердая почва для выхода из депрессии, обретения уверенности и самоуважения. А заново построить дальнейшую жизнь – это уже вопрос чисто «технологический». Вот такой, примерно, был рассказ. Главная мысль показалась мне интересной и убедительной, поэтому он и запомнился.
А теперь о событиях, связанных с моим рассказом. Зимой 1971 года наш школьный класс собрался в родном городе Ижевске, чтобы отметить двадцатилетие окончания школы. Встречаемся мы постоянно, а уж каждые пять лет обязательно. Вот сейчас, как раз, я еду отмечать пятидесятипятилетие. Кстати, жив еще наш классный руководитель – Лев Наумович Файнергольц, фронтовик, воспитанник А.С. Макаренко. Необычность этой многолетней дружбы в том, что школа наша была мужская, а встречаются уже 55 лет вместе «мальчики» и «девочки».
Впервые мы подружились в восьмом классе. Конечно, и раньше общались во дворах на уровне «лапты» и «я иду искать», но многие были уже готовы к более содержательным и романтическим отношениям. И вот, в женской школе № 25 во время подготовки новогоднего вечера классный руководитель "8а" неожиданно сказала: «А не пригласить ли нам на вечер… - загадочная пауза - … мальчиков!!». Тридцать чёрных бантов в косах (опознавательный знак класса -"а") замерли. Затем, как вспоминают очевидцы, реакция была весьма бурной. Три года были совместные вечера, походы в кино, кружок бальных танцев («па-де-грасс», «па-де-патенер» и пр.), репетиции, провожания домой, а в десятом выпускном классе и невинные юношеские романы с поцелуями. Три супружеские пары до сих пор приходят на наши встречи.
Конечно, наиболее активно общались девочки и мальчики из более «продвинутых» семей инженеров, служащих, учителей, жившие в центре города. Некоторые ребята с рабочих окраин – Зареки, Колтомы – хуже одетые и более зажатые всяких танцевальных и драматических кружков сторонились. Тем не менее, общение и дружба добавили нашему незабываемому детству и школьной юности немало прекрасных минут. Всем без исключения.
Двадцатилетие отмечали в кафе «Италмас». Так называется символ Удмуртии жёлтый цветок купальницы. Было время тотального продуктового дефицита, но одно горячее мясное блюдо (бефстроганов) в кафе нам изготовили, благодаря специальному письму из горисполкома, депутатом которого стала одна из наших девочек. Расстарались и другие подруги – стол был отличным.
Рассаживались стихийно, и соседкой моей оказалась Рита, одна из тех девочек с «окраины», с которыми в школьные годы общался я мало. Была она хорошо сложена, темноволоса, белозуба, с замечательными ореховыми глазами. Красиво одета и причёсана, как и большинство остальных девчонок, к тридцати семи годам из недокормленных военных утят превратившихся в настоящих красавиц. О себе говорила мало и очень сдержанно. На неизбежные вопросы: «Где? Кем? С кем?» вначале пришлось отвечать мне, а потом и у неё не осталось выбора. Вскоре я узнал, что педагогическая карьера у неё не сложилась, занимается полуадминистративной работой, требующей, однако, педагогических знаний. Замуж вышла за ровесника, окончившего «конкурировавшую» с нашей школу № 30. Детей не получилось. Жили неплохо. К сожалению, муж постепенно начал спиваться. И они расстались. Одним словом, живёт одна в большой квартире. Друзей мало. Работой не увлечена. Что ещё? За самоиронией проглядывала грусть, которую странно подчёркивали тени вокруг глаз.
Здесь мне стало очень неловко. Перед человеком с не сложившейся судьбой распустил хвост: «У меня всё хорошо, кандидат наук, живу в Москве, жена, умница-дочь, интересная работа, поездки в Афганистан, Вьетнам, экзотика…». Стыдно. Чтобы сгладить неловкость, я перевёл разговор на тему «у меня тоже не всё в ажуре». Десять лет мучают зверский эрозивный гастрит и обострения язвенной болезни. От официальных медиков скрываю, чтобы не запретили ездить в экспедиции.
Неожиданно, а может быть и ожиданно, если иметь в виду несколько выпитых рюмок, Рита сказала: «А ведь в школе я была влюблена в тебя. Очень долго и сильно». Я опешил: «Почему же я об этом даже не догадывался Обычно такие вещи заметны, как ни скрывай». Она чуть помолчала, потом решилась: «Заметны.… Да вы, дети начальников, вообще меня не замечали. Я же жила в деревне, где была только школа-семилетка. В Ижевск переехала, чтобы закончить десять классов. Жила у тётки, на окраине, почти как в деревне. Это у вас танцы, драмкружки, хор, а у меня корова, навоз, огород». Я не знал, что ответить и почувствовал себя препогано.
Тем временем начались танцы (к счастью, не «па-зефир»), замечательные школьные песни, общение тет-а-тет в «малых группах». Однако, объединённые взаимной откровенностью, мы с Ритой не теряли друг друга до самого конца.
Расходились поздно под яркими звездами по скрипучему свежему снежку, разделившись на мелкие группы «по территориальному» признаку. При прощании глаза Риты были вполне красноречивы – она хотела, чтобы я проводил её. Но друзья, у которых я остановился, бесцеремонно сгребли меня и потащили домой. Рита тоже оказалась в небольшой шумной группе, зашагавшей в незнакомый мне новый район. Наутро я уехал домой, в Москву…. Однако буду откровенным до конца. При прощании мне очень хотелось бросить всех, в том числе моих добрых хозяев, и пойти с Ритой, но я элементарно испугался. Своих комплексов и внутренних табу, моральных стереотипов 1971 года и много чего ещё. Безапелляционное гостеприимство друзей было удобным предлогом скрыть мою нерешительность и страх.
Начались московские будни, суматошная подготовка очередного геологического отчёта, но Рита из головы не уходила. Не давали покоя её не сложившаяся судьба, одиночество, грустные глаза с тенями, невозможность чем-то помочь ей. И здесь я вспомнил недавно прочитанный английский рассказ. И рецепт С. Моэма, вполне способный, как мне показалось, поддержать грустную одноклассницу. Ну, разве не годился я в свои 37 лет на роль загадочного героя, конечно в масштабах Ижевска 1971 года. Единственный из класса «геолог-романтик», единственный бородач, единственный поработавший за границей в горах Афганистана, джунглях Вьетнама (скрыв свой «смертельный недуг»). Написал я ей всего несколько строк: «Не могу забыть нашу встречу. Мне кажется, между нами протянулась какая-то незримая нить. Очень грустно, что по законам реальной жизни она неизбежно должна оборваться. Но нашу встречу и возникшее чувство я буду помнить всегда». Что-то в этом роде. Представив, что далее всё будет развиваться в соответствии с английским рассказом, я постепенно успокоился, активно включился в работу и начал забывать взволновавшую меня зимнюю встречу.
Прошло несколько месяцев. Шла защита отчёта в нашей головной организации «Аэрогеология». Закончив выступление в качестве оппонента, я собирался сесть на своё место, когда меня вызвали в коридор. «На улице тебя ждёт какая-то симпатичная женщина». Кто? Почему на улице? Из темноватого коридора я вышел на асфальт Ленинского проспекта и зажмурился от яркого солнца. Огляделся. Недалеко стояла очень нарядная Рита. Как она разыскала мою экспедицию? Название её и адрес в Ижевске никто не знал, она мне не писала, узнать адрес у жены явно не могла. Как? Вероятно очень, очень хотела!
После «здравствуй» и некоторого замешательства она произнесла явно отрепетированный монолог о том, что в Москве проездом, едет домой из Трусковца и решила привезти мне чудодейственную трусковецкую минеральную воду, которая излечивает и язву, и гастрит, и всё остальное.
Возникла пауза. На лице Риты читалось явное смущение, скулы порозовели, но в глазах стояло упрямство и решимость идти до конца. Было вполне очевидно, что вся эта трусковецкая вода и попутный заезд в Москву лишь не очень удачный предлог. Вода эта лечит совсем другие болезни, продаётся в московских магазинах «Минеральные воды» и, к тому же, для курса лечения трёх бутылок, которые Рита держала в пластиковой сумочке, было явно недостаточно.
Русскую одноклассницу мою не впечатлила метафизическая «натянутая нить» и возможность построить новую жизнь, опираясь на новую самооценку. И для повышения самооценки ей явно было недостаточно воспоминаний об интересе, который проявил к ней «романтичный геолог». Её желание вновь увидеть меня, пообщаться наедине, а не в хороводе весёлых подвыпивших друзей, откровенно поговорить не на бегу и поставить все точки над «и» было так понятно и не могло не вызвать уважения или хотя бы понимания.
Увы, при всех моих добрых чувствах к ней и искреннем желании помочь и поддержать, я совсем не собирался ради неё круто менять свою жизнь. А если так, то что я мог предложить ей? Пригласить в кафе или Нескучный сад, который гостеприимно начинался прямо напротив нас? Это только продлило бы возникшую неловкость и напряжённость. Попросить ключ от квартиры у какого-нибудь приятеля холостяка, благо в конференц-зале, из которого я вышел, отыскать такого было вполне возможно? Разыграть вечный банальный спектакль увлечённости, получив и подарив когда-то влюблённой в тебя женщине несколько минут наслаждения? В моей жизни такое случалось, но это был совершенно не тот случай.
В отсутствии хоть какого-то достойного выхода мне пришлось разыграть сцену непонимания и благодарности, а ей пришлось подыграть мне. «Настоящая вода, прямо из источника? Это как раз то, что мне надо. Ты тащила это через всю Москву и через полстраны? Мне так неудобно. Большое спасибо. Я у тебя в долгу и т.д. Мне надо вернуться в зал. Но ты меня подождёшь?» (Не очень настойчиво). Она отвечала «по сценарию» и, конечно, у неё уже не было времени до отхода поезда. И ни слова о том, чем были полны её глаза. Мои глаза, вероятно, тоже были не пустыми, но я не хотел бы заглянуть в них.
Я проводил её до расположенной рядом станции метро и смотрел, как исчезает под землёй нарядная поникшая фигура, оставляя меня с чувством вины, которое не покинет меня никогда и прорвётся через тридцать пять лет в виде этих ночных воспоминаний.
На очередную встречу одноклассников через пять лет Рита не пришла и больше не приходила никогда. Я, конечно, надеюсь, что виной тому не только описанная выше история.
Когда рано утром я сходил на туманный перрон Ижевского вокзала, украшенный огромными многоцветными анютиными глазками, попутчики мои ещё крепко спали. Мне хотелось разбудить их и сказать: «Опасайтесь влияния литературы, телевидения и кино на вашу жизнь. Даже умный, высокоморальный и добрый посыл, повторенный в реальной жизни, может дать совсем другой результат. А вдруг, как герой Рея Бредбери, вы раздавите бабочку!».
пос. Мирный, 2006 год