Эпоха коробейников: образ офени в литературе и на полотнах русских живописцев

«Было время, когда наши предки, мощной рукой Петра Великого выдвинутые из московского застоя в жизнь западную, быстро ее усвоили, не разбирая дурного от хорошего, пригодного русскому человеку от непригодного. Напудренное и щеголявшее в расшитых золотом французских кафтанах поколение ничем не походило на бородатых отцов и дедов. С детским увлеченьем опрометью кинулось оно в омут новой жизни и стало презрительно глядеть на все прежнее, на все старинное, дедовское. С легкомыслием дикаря, меняющего золотые слитки на стеклянные бусы, напудренные щеголихи опрастывали дедовские кладовые, где в продолжение не одного столетия накоплялось много всякой всячины.

И все продавали за бесценок, отдавали почти задаром, обзавестись бы только поскорей на вырученные деньги игрушками новой роскоши. Старинные братины, яндовы, стопы и кубки, жалованные прежними царями ковши и чары с пелюстками, чумы, росольники, передачи и крошни, сулеи и фляги, жбаны и четвертины безжалостно продавались в лом на переплав. На придачу иногда шли туда же и ризы и оклады с родительских икон…

Всего бывало. Хвастались даже тем. Иной как выгодным делом хвалился, что купил породистого жеребца да борзого кобеля на деньги, вырученные от продажи старого, никуда, по его мнению, не годного хлама: расшитых жемчугами и золотыми дробницами бабушкиных убрусов, шамшур из волоченого золота, кик и ряс с яхонтами, с лалами, с бирюзой и изумрудами. Другой, бывало, нарадоваться не может, променяв дедовскую богомольную золотую греческого дела кацею на парижскую табакерку.

Третий тем, бывало, кичится, тем бахвалится, что дорогой дамасский булат, дедом его во время чигиринской войны в бою с турками добытый, удалось ему променять на модную французскую шпажонку. Кой‑что из этих легкомысленно расточаемых остатков старины попадало в руки старообрядцев и спасалось таким образом для будущей науки, для будущего искусства от гибели, беспощадно им уготованной легкоумием обезьянствовавших баричей…».

М.В. Неврев «Петр I в иноземном костюме»

Много недоумений могло бы вызвать это обширное и глубокое повествование А. Мельникова-Печерского, если бы не было оно так знакомо и сегодняшнему времени. Да и само появление персонажа Герасима Чубалова во второй книге «На горах», и пространное повествование о его предках и самой его нелегкой и путанной судьбе, вызывает у читателя недоумение и ощущение резкого ухода сюжета в сторону. Но страницы эти неоценимы и в качестве исторического свидетельства, и как личностная характеристика еще одного типажа исторической палитры образов. Речь идет об уникальном явлении из истории иконописи не только для самой России, но и для Европы, просуществовавшем на полулегальных-полупреступных условиях почти три века.

«Когда иное время настало, когда и у нас стали родною стариной дорожить, явились так называемые «старинщики», большей частью, если не все поголовно, старообрядцы. С редкою настойчивостью, доходившею до упорства, они разыскивали по захолустьям старинные книги, образа, церковную и хоромную утварь. Этим и обогатились наши книгохранилища и собрания редкостей. Одним из таких спасателей неоцененных памятников старины был Герасим Силыч Чубалов.

…Не пешеходом с котомкой за плечами он домой воротился — три подводы с добром в Сосновку привел. Всем было то видимо, а про то, что Герасим был опоясан чересом и что на гайтане вместе с тельником висел у него на шее туго набитый бумажник, того никто не видел.

Н.А. Кошелев «Офеня»

Думалось Чубалову в купцы где‑нибудь приписаться и заняться торговлей старинными книгами, иконами и другой старинной утварью церковной и обиходной, сделаться «старинщиком». Знавал он немало таких, и ему всегда по душе приходились их занятия. Поиски за старинными вещами, необходимые для старинщика, были для него делом не столь трудным, как другому. Он знал, что где искать. Не поедет он, как иной неумелый, на авось да наобум, деньги и время даром терять. Погоня за стариной по глухим захолустьям своего рода странство, а к нему Герасим Чубалов очень приобык, и оно ему, непоседе, очень нравилось».

Что же это за явление — «старинщики»? Исходит оно из давнего и не совсем ныне понятного крестьянского промысла XVII-XIX веков, которое назвали «коробейниками» или «офенями». Вот тут и кроется целый срез быта крестьянско-ремесленной России, а при его объяснении оправданным и интересным становится появление в повествовании этого колоритного и неожиданного персонажа.

Само название «офеня» неизвестного происхождения. Одни связывают его с греческими Афинами, принесшими нам православную веру, иные ассоциируют его с названием греческих странствующих торговцев — «афинян», историк и энциклопедист Владимир Даль связывает его со странным специфическим искусственным языком, на котором понятие креститься звучит как «офениться». Но от этиологии термина не меняется сама суть явления — коробейники.

И.С. Щедровский «Коробейник»

Коробейниками или офенями называли бродячих мелких торговцев, продававших по деревням мелкую галантерею, книги, бумагу, шелка, лубочные картинки и всякие мелкие вещи, необходимые в крестьянском быту. Но со временем это почти неконтролируемое предпринимательское движение породило много «специализаций» узкого профиля. Владимирскую губернию и особенно Вязниковский уезд, села Мстера, Холуй и Палех называли «главным гнездом» офеней. А причина оказалась в том промысле, которым занимались вязниковцы — иконопись. «Расхожих», то есть дешевых в цене, сомнительного качества, а часто и не соответствующих каноничности икон производилось вязниковцами до нескольких миллионов год, поэтому не удивительно, что многие изворотливые крестьяне попробовали предлагать эту продукцию в самых разных уголках — от Сибири до Галиции. Успех офенского промысла заключался еще и в том, что они давали товар в долг — до следующего лета, или меняли товар на хлеб, овес, лен и прочие сельские богатства, что привлекало потенциальных покупателей.

По данным исследователей XIX века, в самой Мстере офеней было мало, а в Холуе и Вязниках оно процветало. Осенью офени съезжались в село в огромном количестве, нагружали целые возы товаром — иконами, разными лубочными картинками. Большую часть года офени странствовали, и возвращались весной к масленице или Пасхе. Иногда они возвращались зимой за новой партией товара, некоторые привозили выменянные продукты, восковые свечи и всякого рода «старину», которую потом предлагали старообрядцам.

Многие предприимчивые крестьяне оказались настолько сметливыми, что создавали целые «предприятия» и становились «хозяевами». Офени побогаче содержали лошадь и телегу, а офени бедные ходили пешком и везли за собой свои тележки. За это их стали называть ходебщиками.

Офени-иконщики, как и другие офени, тоже не гнушались всякого рода плутовства, но их плутни часто граничили даже с кощунством. «Ради увеличения сбыта один иконщик заказывает так называемые подделки «под древность» с чертиками на грунте и, набрав такого товара, едет и распродает иконы с чертиками, а следом за ним вскоре непременно по тем же местам, которые он только что снабдил своими иконами, едет другой иконщик, состоящий с первым в плутовской сделке; но у этого уже все иконы без чертиков. Приехав в село, следующий за первым второй плут предлагает свой товар, но ему отвечают, что «уже накупились»; тогда он просит показать ему, «чем накупились», и, зная, где искать потайных чертиков, объявляет, что это у них иконы «не христианские, а адописные», и в подкрепление своих слов тут же сколупывает на иконе, проданной его предшественником, краску и открывает изумленным крестьянам дьяволенков по всем их иконам. Крестьяне бывают по этому случаю в большом ужасе и отдают этому пройдохе все свои «адописные» иконы, на которых открыты чертики, чтобы только увез их подальше, а у него покупают или обменивают себе другие, на которых такого сюрприза для себя не ожидают». Так писал в своей статье «Адописные иконы» писатель Николай Лесков.

Среди офеней-книгонош было много совсем неграмотных, но своей изворотливостью, хорошей памятью и каким-то чутьем они умели «преподнести» книгу и находили покупателей.

Каждый офеня старался открыть новые нехоженые места для своей торговли, и немного заработав, старался набрать себе приказчиков, которых отправлял с товаром в разные дальние места. Так со временем выработался тип закоренелых скитальцев, не привязанных к земле, живущих под небом, имеющих кров, где придется и пищу со стола приютивших его. За это они часто расплачивались своим товаром.

И.С. Куликов «Портрет староообрядца»

Немного особняком стояли офени-старинщики. Основными их покупателями были староверы – приверженцы старых текстов и старинных икон «без малаксы» — так называлось у староверов «неправильное» сложение трех перстов для благословения. Скупали они свой товар «с достоинством», а продавали «с рассуждением». Герасим Чубалов был одним из старинщиков.

«Вскоре… узнал он, что где‑то на Низу можно хорошие книги за сходную цену купить. Сказывали, что книги те были когда‑то в одном из старообрядских монастырей, собираемы были там долгое время, причем денег не жалели, лишь бы только купить… Книг было до трехсот, и все редкие, замечательные. Тут были все почти издания первых пяти патриархов, было немало переводных, были даже такие редкости, как «Библия» Скорины, веницейские издания Божидаровича, виленские Мамоничей и острожские. Кроме старопечатных книг, в отысканном Чубаловым собранье было больше двух десятков древних рукописей, в том числе шесть харатейных, очень редких, хотя и неполных. Продавец дорожил книгами, но, не зная ни толку в них, ни цены, не очень дорожился, все уступал за три тысячи целковых…».

Б. Кустодиев «Купец считает деньги»

Еще во время написания очерков «В лесах» А. Мельников-Печерский писал, что «иконники, а также иные и из старинщиков нередко подделывают под старинные иконы, и эти подделки называются «подстаринными». Чтобы более походило на старину, пишут иконы темными красками, с темными лицами и на темном поле. Особенно занимаются этим в Холуе (Владимирской губернии, Вязниковского уезда). Подделка производится так искусно, что только опытный глаз может ее заметить; подделывают даже трещины, места, отставшие от грунта, скоробленные доски и другие признаки старинной работы». Но Герасим Силыч в таких делах не участвовал, а торговал честно, и славился между людей «древлего благочестия» во всем благонадежным.

И.С. Куликов «Ярмарка»

«Между шоссейной дорогой, обстроенной с обеих сторон рядами лавок, и песчаным берегом Оки, до последнего большого на ярманке пожара, тянулись в три порядка тесные неказистые деревянные, где дранью, где лубом крытые платочные ряды. Там в непомерной тесноте, в непролазной грязи во время ненастья, в непроглядных тучах пыли во время ветра при сухой погоде, издавна вели розничный торг красным товаром вязниковские и ковровские офени, ходебщики, коробейники и те краснорядцы, что век свой разъезжают со своим всегда ходким товаром по деревенским ярманкам и по сельским базарам… Была одна лавка с иконами и со всякого рода старинкой. Торговал в ней Герасим Силыч Чубалов.

В. Васнецов «Книжная лавочка»

В его лавке все полки были уставлены книгами и увешаны образами, медными крестами и пучками кожаных лестовок заволжской семеновской работы. Более редкие вещи и древняя утварь церковная и хоромная хранилась в палатке наверху. Там же старинщики обыкновенно держали раскольничьи бумажные венчики, что полагаются на покойников, разрешительные молитвы, что кладутся им в руку во время отпеванья, и вышедшие из одних с ними подпольных типографий «Скитские покаяния», «Соловецкие челобитные», буквари и другие книги, в большом количестве расходящиеся между старообрядцами.

Все это товар продажный, но заветный. Не всякому старинщик его покажет. До тех пор не покажет, пока не убедится, что от покупателя подвоха не будет. Только избранным, надежным людям, что сору из избы не выносят, у старинщика все открыто. При незнакомых он с самым близким человеком слова напрямки не скажет, а все обиняком, либо по‑офенски.

И. Куликов «Ярмарка в Муроме»

Придет покупатель, лавка полным‑полнехонька народом, десятка полтора человек сидят в ней по скамейкам либо стоят у прилавка, внимательно рассматривая в книгах каждую страницу. Снимет вошедший картуз, всем общим поклоном поклонится, а хозяину отдельно да пониже всех, скажет ему «здравствуйте». Тот ему тем же ответит, и другие, кто в лавке случится, тоже поклонятся. Замолчит потом новый покупатель и зачнет внимательно разглядывать какую‑нибудь книгу, рассматривает ее долго, а потом, положив ее на место, молвит хозяину:

— Ну, что скажете?

— А что спросите? — в свою очередь, задаст ему вопрос хозяин.

— Чать, знаешь что?

— Мало ли что я знаю?

— Оно, конечно, что знаешь, того и знать не хочется, — молвит покупатель.

— Верны ваши речи: что известно, то не лестно, — ответит старинщик.

— Так‑то оно так, а все же таки поспрошу я у вас.

— Спрашивайте. Убытков от того ни вам, ни нам не будет.

— Да вот в путь‑дорогу сряжаюсь, так не знаю, где бы здесь у Макарья шапчонку на голову купить да в руку подожок.

— Шапку в шляпном ряду найдете, вот что рядом с почтой стоит, а палочку под Главным домом можно сыскать, а ежели подешевле желаете, так в щепяном ряду поищите.

Хозяин уж смекнул, про какую шапчонку и про какой подожок его спрашивают. Пошлет он знакомого покупателя по шляпным да по щепяным рядам только тогда, когда в лавке есть люди ненадежные, а то без всяких разговоров поведет его прямо в палатку и там продаст ему сколько надо венчиков, то есть шапчонок, и разрешительных молитв — подожков.

И.С. Куликов «Базар у карусели»

Не то прибежит в лавку, ровно с цепи сорвавшись какой‑нибудь паренек и, ни с кем не здороваясь, никому не поклонясь, крикнет хозяину:

— Хлябышь в дудоргу хандырит пельмиги шишлять!..

И хозяин вдруг встревожится, бросится в палатку и почнет там наскоро подальше прибирать, что не всякому можно показывать. Кто понял речи прибежавшего паренька, тот, ни слова не молвив, сейчас же из лавки вон. Тут и другие смекнут, что чем‑то нездоровым запахло, тоже из лавки вон. Сколько бы кто ни учился, сколько б ни знал языков, ежели он не офеня или не раскольник, ни за что не поймет, чем паренек так напугал хозяина. А это он ему по‑офенски вскричал: «Начальство в лавку идет бумаги читать».

Что же это за язык такой? Это еще один феномен изворотливости человеческой. Как пишет сам А. Мельников-Печерский, «он называется также ламанским. Составлен из переиначенных русских слов, неполон, ограничивается словами, самыми нужными для быта ходебщиков. Грамматика русская. Есть у нас еще такие же искусственные языки: галифонский в Галиче... кантюжный – воровской язык в Рязанской, Московской и Тверской губерниях, язык ковровских шерстобитов, петербургских мазуриков (байковый). Все эти языки из переиначенных или придуманных слов с русской грамматикой и все до одного в ходу у раскольников той или другой стороны».

И.С. Щедровский «Коробейники»

У офеней он применялся для обсуждения «тонкостей торгового дела» прямо в присутствии покупателя и для предупреждения собратьев о нежелательной встрече с полицией. А для староверов это был даже и не язык, а определенный шифр, на котором можно было вести переписку своих тайных сведений с людьми высокопоставленными и влиятельными единоверцами.

В середине XIX века даже попытались составить русско-офенский словарь, который и был составлен В. Далем, но распространения он не нашел — староверы и иные его «носители» в переводе не нуждались. Но разгадка шифра таким образом была установлена и оказалась она довольно простой. За то образ офени в нашей истории — и нищ и прост, и замысловат и плутоват. Вот только Герасим Силыч вызывает невольное уважение — значит, были и такие — со страхом и рассуждением.