Михаил Косарев Из цикла “Таёжные были”
Шайтан-река
Есть в Нарымской тайге странные места, где путнику в конце дня открывается иной, неведомый, мир, иное пространство. Не сразу. Сначала всё, как в привычной реальности. Чистый высокоствольный сосновый древостой сменяется на старой гари весёлым нарядным лиственным лесом; потом на подходе к гнилой приречной согре* попадаешь в тёмное еловое царство. Дремуч и мрачен старый еловый бор, колючий, забуреломенный, беспросветный. На нижнем его краю, почти у самого болота, возвышается на пригорке как божье благословение одиночный красавец-кедр. Возле него вдоль валежины проглядывает чуть заметная полустёртая тропка — то ли копытный зверь на водопой ходил, то ли лихой человек свой воровской путь топтал. На сотню вёрст, в какую сторону ни пойди, — ни селения, ни зимовья, ни другого человеческого жилья.
*Согра - труднопроходимый, заболоченный участок поймы реки, озера.
Приходит ночь — ни белая, ни чёрная, скорее, какая-то сумеречно-серая. Всё теряет объёмность, вокруг тебя только тени. Ложишься на спину, глядя в тусклое звёздное небо, замираешь в полусне-полуяви. Вдруг тишина становится живою, и ты всем своим существом начинаешь ощущать, что находишься в преддверии нового сокровенного знания. Однако предвкушение тайны не радует, а тревожит, пугает. Хочется схватить в охапку лежащее рядом походное имущество и бежать куда глаза глядят, подальше от надвигающегося ночного неуюта. Но место не отпускает, притягивает к себе, сковывает смертным холодом суставы рук и ног...
Спустя какое-то время знакомый старик-остяк объяснил мне, что такое случается, когда место «занято» — лесными духами, могильными душами или другой тёмной силой. В прежние времена перед тем, как выбрать жилое место, звали шамана, чтобы тот определил, годится ли оно для людей. Бывало, шаман ошибался и селил своих сородичей в «плохом» месте. Тогда духи начинали выживать непрошеных гостей: сеяли раздоры, наводили порчу, внушали страх и неуверенность. Если люди упорствовали, продолжали держаться за место, духи насылали на них смерть или превращали в нелюдей.
***
Шайтанское одичание наше началось с середины августа: несколько работавших с нами студентов, закончив полевую практику, разъехались, и мы с братом остались в зимовье одни. Первый симптом не заставил долго ждать: мы перестали ходить в Луковское за продуктами. Раньше, когда нас было втрое больше, магазинные вылазки совершались еженедельно. Двое студентов постарше да поопытнее таёжной тропою с раннего утра отправлялись в село. Добирались туда уже после полудня, закупали недельный запас пропитания и, переночевав, возвращались обратно. Теперь двухдневные отлучки стали непосильны.
С нашего стола исчезли хлеб, соль, растительное масло. На смену прежней сытости пришли умеренность и воздержание. Идучи после рабочего дня с раскопа, набирали грибов, попутно проверяли стоящую в ближней шайтанской заводи старую полусгнившую сеть. Кидали добычу в ведро, заливали водою, ставили на костёр. Случалось, в нитяных ячеях сети запутывалась неудачно нырнувшая утка. Утопленницу отправляли в то же самое ведро, к грибам и рыбе. Горячее варево разнообразили черничной и брусничной ягодой.
Второй симптом одичания был несколько иного рода. Мы перестали умываться. Не потому, что утратили интерес к требованиям личной гигиены, скорее наоборот. Стылая шайтанская вода к осени стала ещё студёнее. Подули холодные северные ветры. Умывание превратилось в муку: задубевшую кожу сводило и морозило, лицо и руки шершавились мелкими болячками, губы потрескались до крови, по телу пошли чирьи, на глазных веках прочно утвердились непроходящие ячменные язвы. Греть воду не в чем: единственная наша крупная посудина — мятое цинковое ведро — всегда занята остатками какой-нибудь пищи.
Третий и четвёртый этапы одичания наступили почти одновременно: сначала пропала охота к стирке-полосканию нашего экспедиционного гардероба, потом мы перестали раздеваться на ночь: заваливались на нары в своём дневном рабочем наряде — в резиновых сапогах, плащах и прочем.
Постепенно мы прекратили словесное общение. Каждый очередной день был как две капли воды похож на предыдущий, поэтому ни в вопросах, ни в ответах не было никакой нужды. Что касается обмена мнениями, намерениями, воспоминаниями, то эти материи перестали волновать нас, потому что мы знали друг про друга абсолютно всё. Обходились нечленораздельными возгласами и жестами.
Утром я произносил, полузевая: «Йо-хо-хо!» Мой брат, он же старший лаборант, поднимался со своего жёсткого жердяного ложа, ибо вышеозначенный звук переводился так: «Вставай, хватит прохлаждаться. Есть хочу». Выйдя после принятия пищи наружу, я останавливался и, повернувшись к напарнику, показывал лопатой сначала на тропу, потому чуть в сторону. При первом показе брат мотал головой, при втором — кивал. Всё это на словесном уровне расшифровывалось как диалог:
Я: «Как пойдём, тропою или напрямик?»
Брат: «Давай напрямую».
Бытовое одичание сопровождалось мировоззренческой трансформацией. Всё вокруг стало казаться живым: деревья, река, зимовье. В конце тропы перед раскопом громоздилась старая разлапистая коряжина. Прежде мы не обращали на неё внимания, но с некоторых пор стали ловить себя на том, что, приближаясь к ней, замедляем шаг и почтительно склоняем головы.
Во время раскопок стали лезть в голову странные мысли: вроде мы вторгаемся куда не надо, что-то нарушаем, кого-то тревожим... Иногда явственно ощущали: за нашей спиной стоит некто невидимый, напряжённо и заинтересованно наблюдая за нами. Порою даже видели чью-то нечёткую тень, но мимолётно, потому что под нашими взглядами она тут же растворялась в воздухе или сливалась с небесными тенями.
Как-то раз, уже на рассвете, вдруг бесшумно отворилась входная дверь, пахнуло наружным холодом, и на пороге возникла мужская фигура, обёрнутая в шкуры и в какую-то серую ткань. Постояла, выхватила откуда-то из-за спины большой коромысловидный лук, погрозила мне им и растаяла на фоне подёрнутого туманной дымкой леса.
Брату, спавшему на соседних нарах, головой в другую сторону, на этот раз ничего такого не привиделось. Но и его смутила внезапно распахнувшаяся дверь. Встал, удивлённо пробормотал что-то, закрылся на крючок.
Ночами я обнаруживал, что рядом со мной кто-то лежит — тёмный, холодный. Тянуло потрогать рукою, но я сдерживал себя, смутно осознавая, что это может плохо кончиться. Бывали ночи, когда я не ощущал инородного присутствия, но откуда-то снаружи в завывании ветра слышался настойчивый тоскливый призыв: «Выдь сюда, выдь сюда...» Временами это был не одиночный голос, а целый хор: «Ждём тебя, ждём тебя...»
Иногда речь, доносившаяся из земных или вселенских глубин, носила баюкающий, повествовательный характер. Слова звучали непривычно, незнакомо, но Кто-то сразу же переводил их на понятный язык, складывая в плавные, незавершённые фразы, похожие на песенные строки:
«В большом селении на шиповниковой гриве мы проживаем...»
«Желанный богатырь Нижнего Света...»
«На том увале олени пасутся...»
«Духи исподней стороны возле нас ходят...»
В мужской разговор вплетаются женские голоса, доносится шорох шагов, лай собак, крики детей, плач ребёнка — будто около тебя или в тебе самом другая жизнь, похожая на земную, но с иным предназначением. К утру посторонние звуки растворяются в многоголосом комарином звоне, окрестный лес и всё вокруг опять принимает привычный вчерашний вид.
Всё происходящее вначале пугало, но потом мы привыкли к этому состоянию и больше не испытывали желания выходить из него. Москва, институт, наука, жена, дети, коллеги отодвинулись на тысячу лет назад, изредка и лишь на миг всплывали в сознании неясным зыбким маревом.
На раскоп ходить перестали. Целыми днями сидели снаружи, у входа, прислонясь спинами к замшелой бревенчатой стене, без дум, без мыслей, без желаний, в ожидании часа решения своей судьбы, находившейся с некоторых пор в руках Неведомой Силы, серой, душной, неотвратимой...
Вывел нас из оцепенения старый приятель Ламутов, который, согласно давнему уговору, должен был явиться по первому нашему зову в начале осенней мокропогоди. Он приплыл моторным ходом, дохнул в нашу сторону живым человеческим духом: «В чём дело, мужики? Втору неделю вашего знаку ожидаю. Забеспокоился. Мало ли чё быват. Речку недаром Шайтанкой зовут».
Кинулся собирать наше немудрёное экспедиционное добро. Шумел, бегая взад-вперёд: «Скорей, скорей! До темноты в Луковское успеть надо. Каки-то вы неживые. Ведёрку тут киньте, на кой она вам!»
Он увлёк нас за собою к реке, усадил на лодочную скамью, соорудил заслон из рюкзаков. Взревел мотор, и мы понеслись вниз по Шайтанке, потом по Хети, прочь от заклятого зимовья и незавершённого раскопа.
В Енисейске, Красноярске, Москве, пока добирались до дома, встречные люди глядели на нас, как на выходцев с того света. Всюду, где мы появлялись — в зале ожидания, в купе вагона, у буфетного прилавка, — воцарялась напряжённая тишина. Окружающие замолкали и принимались неприязненно оглядывать нас, стараясь не встречаться глазами. Когда мы задавали какой-нибудь вопрос, человек, к которому мы обращались, сначала не понимал нас, а поняв, отвечал недоброжелательно, будто мы склоняли его к чему-то непристойному или покушались на его достоинство.
Мы пугались машин и прочего колёсного транспорта; садились не туда, реагировали не так, останавливались не там. Когда приходилось вступать в разговор, слова не шли, а если шли, то речь наша была корявой, нескладной, односложной.
Я не мог «слезть с шайтанской волны» более полугода. Придя в норму, постиг одну пугающую истину: случись на Земле какой-нибудь катаклизм, человечество опустится до первобытного состояния за считанные дни, подниматься же до прежнего уровня цивилизации будет многие тысячелетия, вновь последовательно проходя стадии палеолита, мезолита, неолита, бронзового века и так далее. Не случайно самые отсталые из ныне известных этнических групп, ведущие до сих пор бродячий образ жизни, пробавляющиеся собирательством, не знающие ни роду, ни племени, являются, как научно установлено, потомками носителей древних городских цивилизаций, разрушенных в далёком прошлом дикими охотничьими или пастушескими ордами. Скрываясь в джунглях, они ради выживания вынуждены были вернуться в состояние первобытности, из которого до сих пор не могут выйти.
***
Время от времени мною вновь начинает овладевать былое наваждение. Шайтанка непреодолимо влечёт к себе, душу гнетёт тоска, охватывает желание бросить всё, уехать опять туда, на то место, и пройти заключительный отрезок не завершённого тогда пути. Напрягаясь до дрожи в теле, я усилием воли подавляю этот порыв и остаюсь в родном привычном мире. Но сил становится всё меньше, воля слабеет, и однажды придёт час, когда я не смогу противиться зову...
__________________________
Михаил Фёдорович Косарев - доктор исторических наук, профессор, ведущий научный сотрудник Института археологии РАН (Москва), автор около 200 печатных работ. Очерки из цикла «Таёжные были», это - не что иное, как литературно обработанные автором записи из его полевых экспедиционных дневников и путевые заметки, сделанные им во время многочисленных поездок по Сибири.
***
Фото: Софья Баюрова, деревня Якшино.