На Фонтане с индейцами

Слово «индейцы» было для меня волшебным с детства. Почему-то я любила книги не про принцесс, а про индейцев. Любимой книгой была «Земля солёных скал», автор Сат-Ок, он же Станислав Суплатович. Его биография, пусть даже вымышленная, как я узнала позже, потрясла моё детское воображение.

Может быть, если бы не моя любовь к индейцам, то и не было бы этой страницы нашей жизни в 90-е годы.

Кому из нас первому пришла в голову идея пойти на Фонтан, я уже не помню. «Так случилось», как говаривал один наш знакомый тех лет. У нас в городе ещё в 80-е годы был построен модный тогда свето-музыкальный фонтан. Родители водили меня вечерами на него смотреть. Для начала 80-х эта музыка с переливающимися разноцветными струями была чем-то экстраординарным. Это самый центр города, людей там всегда было много, поэтому не удивительно, что в какой-то момент там начали тусоваться художники и продавать картины.

К концу 90-х Фонтан, а точнее прилегающая к нему площадь, был в нашем городе чем-то средним между картинной галереей и блошиным рынком.

Я помню эти трудные для многих годы как что-то весёлое, яркое и залитое солнцем, как та комната на улице Минской с окнами на запад, где мы тогда жили. В этой связи мне вспоминается рассказ замечательной актрисы БДТ Людмилы Макаровой, известной многим по роли Ханумы в одноимённом спектакле этого театра. Она говорила о том, что не помнит всех тягот войны и ужасов Блокады Ленинграда, которую пережила, потому что — «Я ЖЕ ВЛЮБЛЕНА БЫЛА!!!» (А влюблена она была в того самого Ефима Закадровича Копеляна, чьим голосом думал Штирлиц в фильме «17 мгновений весны»).

90-е годы, несмотря на бескормицу и отсутствие зарплат, были интересным, на мой взгляд, временем. В нашем маленьком провинциальном городе работал в то время, как ни странно, языковой центр, куда приезжали преподаватели-иностранцы со всего мира. Там мы и познакомились с Санькой.

На самом деле её звали Саша, Sasha Magpie, и была она канадка из Монреаля, изучала языки, в том числе русский. Мы же интересовались английским, на этой почве и подружились. Саша также играла на саксофоне, с ним она и приехала в Россию.

Но саксофон был не один. В один прекрасный день нам было показано ещё кое-что, привезённое из Канады. Это нечто было изготовлено из толстой чёрной металлической проволоки и напоминало мышеловку. О его назначении я догадаться не смогла. Санька начала демонстрировать нам его возможности, а мы с удивлением наблюдали.

Думаю, бисерные браслетики (в просторечии — фенечки) делала в своей жизни каждая девочка, я когда-то тоже делала их на леске, но такого я не видела. Это сейчас в любом рукодельном магазине можно найти приспособления для изготовления чего угодно, но тогда…

Ткачеством я тогда уже давно занималась, но что ткать можно ещё и так, я не представляла. Санька натянула нитки на эту мышеловку, взяла очень тонкую иголочку и начала что-то делать. Результат стал появлятся буквально на наших глазах. А ещё через полчаса наших удивлённых наблюдений, с мышеловки, которая оказалась станочком, была снята сотканная из бисера фенька. Затем Саша заплела и завязала её хвостики, и вот уже готовое украшение у меня на руке. Окончательно меня сразило Санькино сообщение о том, что так делают украшения канадские индейцы.

Вскоре Саша уехала доучиваться в Аризону, а мы остались. Мой муж работал в НИИ, а я в образовательном учреждении. Кто помнит это время, того не удивишь рассказом о тогдашней жизни, а кто не помнит, тому трудно поверить, что зарплаты могло не быть полгода, а когда её давали, денег хватало на несколько дней.

Отправной точкой нас на Фонтан стал Новый 1999 год. Еда кончилась у нас в доме 1-го января, и начаться ей 2-го было неоткуда, зарплат нам не дали.

К тому времени мы уже вспомнили о канадских индейцах и замыслили наш выход на публику с планшетом, забитым феньками, изготовленными по их технологии. Бисерных иголок не было, мы скручивали их сами из драгоценной для нас тогда вольфрамовой проволоки.

Станок мы тоже сделали свой. Его дизайн стал сплавом инженерно-музыкальной сущности моего мужа. Самой сложной частью был механизм, натягивающий нити, тут пригодился колок от старой гитары.

Планшет мы обтянули чёрным бархатом от моих бывших штанов. Феньки были сделаны простенькие, в 6 бисерин шириной. До красот и высот бисерного ткачества мы стали доходить гораздо позже. Захватив кроме фенек ещё и несколько моих вышивок, мы пошли.

Оказалось, что все места там уже за кем-то закреплены, распределены, занят каждый метр. Место мы себе всё-таки нашли, встали в сторонке, под ёлками.

Чего только не было на Фонтане! Резные иконы, бронзовые статуэтки, часы, деревянные украшения и расчёски, картины и картинки в разной технике, мои вышивки и, наконец, наши «феньки канадских индейцев», как мы их называли.

Маркетинговая стратегия возникала по ходу. Пакетик бисера стоил 3.50. На одну феньку уходило не более трети пакета, а феньку мы продавали за 10 рублей. Позже мы научились делать их с замочками и продавали уже по 12 рублей, дороже на цену замка. (Кило риса тогда стоило 4 рубля, десяток яиц тоже 4, даже если продавалась только одна фенька, уже была еда).

Известно, что человек, работающий в магазине, делающий ремонт по объявлениям, торгующий на рынке, или таксист, видит перед собой своеобразный срез общества, встречает много разных людей, хороших и не очень. В том числе встречаются персонажи и комичные, и абсолютно паранормальные. Так было и в нашей фонтанной жизни.

Часто приходил, например, высокий дедан с гордо запрокинутой даже слегка назад головой. Он ходил враскачку, оглядывал всё вокруг, прикладывался к чёрной курительной трубке, подолгу останавливался у картин, а около некоторых, уж не знаю, восхищавших или возмущавших его, смачно плевал, с выражением гнева на лице.

Как-то летом среди натюрмортовых яблок и пейзажных берёзок Фонтана возник субъект в майке-алкоголичке и трениках, с обиженно-растерянным лицом и почему-то кастрюлей каши подмышкой. Каша, по-видимому, была ещё тёплая, дядька постоянно менял руку, которой держал её. Он останавливался, то и дело заговаривал с художниками. Стрельнув сигарету, он взамен угостил всех жалостливым рассказом о своей жене, выгнавшей его из дома «голого и бóсого». А каша, которая, по-видимому была единственное, что он успел прихватить в последний момент, вываливалась из кастрюли при его суетливых движениях. Типаж был приблизительно такой.

Постепенно у нас завязывались на Фонтане знакомства, мы изучали этот «коллектив» изнутри. Образовывались прозвища, которыми за глаза именовались его обитатели. Саша-иконщик, Маркыч, Колдун, Серёга-график. А сидящую рядом с нами бабаньку с рамками звали Капитолина Савватеевна, такое имя нельзя ни придумать, ни забыть. Наше прозвище было, разумеется, «Фенечки».

Дом на улице Минской, в котором мы тогда жили, заслуживает отдельного упоминания. Выросшее сейчас поколение, проживающее в студиях, кондоминиумах и таун-хаусах, не имеет понятия о том, что такое коммуналки, никогда не видело туалетов «типа сортир», и уж конечно, не представляет, что такое «дома гостиничного типа».

На весь подъезд этого дома был один лифт, выход из которого был в два длинных коридора. По обе стороны коридоров — ряды квартир, одна напротив другой. В конце коридора — маленькая дверь, выходящая на общий балкон. Наверное предполагалось, что вся эта полутюремная эстетика коридоров с намёком на свет в конце должна была напоминать гостиницу. Все квартиры в доме были однокомнатные. Дом был «нехорошим» изначально. Некоторые из приезжавших к нам туда гостей ужасались, в каких трущобах мы живём. Дом был построен в конце 70-х, а в 80-е дал трещину и был расселён на какое-то время, подремонтирован и вновь заселён. Такого количества маргинальных элементов на квадратный метр я ни до, ни после нигде не встречала.

Жили мы на девятом этаже, без никого, были молоды и веселы, поэтому к нам часто ходили гости, одним из которых и была Санька. Случались посиделки с гитарами и песнями, а однажды наш общий друг приволок к нам зачем-то целую ударную установку. Песни тогда стали исполняться не только под гитару.

Люди у нас в то время тоже бывали очень разные: Санькины родители из Канады, папа — профессор биологии; мы боялись их шокировать, но Санька сказала, что они tough cookies, тёртые калачи; новозеландские миссионеры; пара пензенских актёров, шумных до буйства; одна наша подруга-журналистка, которая будучи навеселе становилась очень набожной и по нескольку раз за вечер бросалась бить поклоны в конец общего коридора с накинутым на голову кухонным полотенцем.

Соседи наши по Минской были люди также весьма примечательные. Одним из них был Спартак. Всегда безукоризненно причёсанный, красивый нестарый дядька (как я понимаю теперь). Вечерами я видела в окно, как он в пиджаке и белой рубашке возвращается с работы. Был он инженер-конструктор, в общении очень вежливый и правильный. Звали его Анатолий Кузнецов, как актёра, игравшего товарища Сухова в «Белом солнце пустыни», и внешне они тоже были похожи, но наш красивее.

И никогда бы не получил он прозвище «Спартак», если бы я не увидела его однажды в другом амплуа.

Выхожу я как-то вечером из лифта и вижу, как со стороны окна в конце коридора прямо на меня несётся голый человек с копьём в руке и криком «На-а-а-дька-а-a!» Вижу я его против света, один силуэт. Только когда он подбежал почти вплотную ко мне, застывшей от ужаса, я поняла, что это наш благообразный сосед в трусах, босиком и с лыжной палкой, принятой мной за копьё. А Надька была его жена, не угодила видно чем-то. В мирной жизни он был душка, приятный в общении, пока не напьётся. Рассказывая об очередном злоключении, причиной которого было его всегдашнее пьянство, он говорил с выражением покорности судьбе: «Так случилось...» Это выражение с нами до сих пор.

Череда тамошних персонажей может продолжаться до бесконечности, но я вернусь к тому, что было в моей жизни тогда кроме посиделок.

Первое, что я перевезла в эту квартиру, съехав от родителей, был мой подрамник и нитки. Ткала я всегда. Там же я расписывала доски и тарелки, делала «феньки канадских индейцев», а одно время даже паяла мормышки. Как-то возвращаясь туда вечером, я подумала: «Такой огромный дом, а тку я в нём одна. Экое я ископаемое».

Но вернёмся к фенькам. Постепенно нам стало тесно в размерах шести бисерин. Мы начали делать широкие экземпляры, от них, к сожалению осталась только тетрадка с дизайнами и одна порванная фенька.

Бывали заказы. Феньки с именами, названиями групп. Все эти Маши, Егоры, Нирваны, Спайс Гёрлз и пр. За три купленные у нас феньки четвёртую мы дарили. Помню, однажды случилась дама, заказавшая мне галстук. Было интересно. Разумеется, никаких фото не осталось. Получилось нечто, по форме напоминающее мужской галстук, а по цвету и линиям узора — кожу змеи. После галстука были бисерные картинки. Две из них я обнаружила в кладовке.

Простояли мы на Фонтане что-то около года, феньки канадских индейцев нас тогда очень выручили. Потом они постепенно начали выходить из моды. В рукодельных магазинах стало появляться всё что угодно для любого творчества, и нашими феньками было уже никого не удивить. Я получила большой заказ на гобелены, муж перешёл на другую работу. Жизнь изменилась.

А Фонтан? Наверное, его золотые времена давно прошли. Вместо художников стоят продавцы, да и переехал весь этот картинный рынок в другое место неподалёку. Так что и Фонтан уже «не фонтан».

Бисером я давно уже не занимаюсь, но вспоминаю о нём с теплотой. А может и не от бисера вся эта теплота, а от того, что «влюблена была»?