Его фургон можно было увидеть не только при солнечном свете, но и при свете луны-даже ночью он без устали кружил по улицам, точно по извилистым речкам, огибая островки-кварталы, где жили люди, которых он знал всю жизнь. И в фургоне полно было самых разных вещей; он подбирал их во всех концах города и возил с собой день, неделю, год, пока они кому-нибудь не понадобятся. Тогда стоило только сказать: "Эти часы мне пригодятся" или "Как насчет этого матраца?"-и Джонас отдавал часы или матрац, не брал никаких денег и ехал дальше, сочиняя по дороге новую песню.
Вот так и получалось, что иной раз в три часа ночи он оказывался единственным бодрствующим человеком в Гринтауне; и если кто маялся головной болью, надо было только, завидев сверкающую в луне лошадь с фургоном, выбежать на улицу и спросить, может у мистера Джонаса случайно найдется аспирин,- и аспирин всегда находился. Не раз и роды принимал в четыре часа ночи, и тогда люди вдруг замечали, что у него поразительно чистые руки и ногти-ну прямо руки богача, верно, он ведет, еще и вторую, неизвестную им жизнь! Порой он отвозил людей на работу в другой конец города, а иногда, если видел, что кто-нибудь страдает бессонницей, поднимался к нему на крыльцо, угощал сигарой и сидел и беседовал с ним до зари.
Да, мистер Джонас был человек странный, непонятный, ни на кого не похожий, он казался чудаком и даже помешанным, но на самой деле ум у него был ясный и здравый. Он сам не раз спокойно и мягко объяснял, что ему много лет назад надоели его дела в Чикаго и он решил подыскать себе какое-нибудь другое занятие...
Он считал себя неким воплощением диффузии, которая в пределах одного города помогает обмену между различными слоями общества. Он не выносил, когда что-нибудь пропадало зря, ибо знал: то, что для одного ненужный хлам, для другого-недоступная роскошь.
Вот почему и взрослые, и особенно дети взбирались по откидной лесенке и с любопытством заглядывали в фургон, где громоздились всевозможные сокровища.
-Помните, говорил мистер Джонас,-вы можете получить все, что вам нужно, если только это вам и вправду нужно. Спросите-ка себя, жаждете ли вы этого всеми силами души?...
-Здравствуйте, мистер Джонас.
-Здавствуй, Том.
Мистер Джонас заговорил не сразу. Он зажег трубку, и попыхивал ею, и качал головой, будто наперед знал, что случилось что-то неладное.
-Ну что, Том?-спросил он.
-С Дугом плохо,-сказал Том.-С моим братом...Он заболел...Он умирает!
-Ну-ну, не может этого быть,-сказал мистер Джонас и хмуро огляделся: вокруг был спокойный, надежный мир, и ничто в этот тихий день не напоминало о смерти.
-Он умирает,-повторил Том.-И доктор никак не поймет, что с ним. Говорит, это все жара виновата.Может так быть, мистер Джонас? Неужели жара может убить человека, даже не на улице, а в темной комнате?.
-Ну...-начал было мистер Джонас и прикусил язык. Потому что Том заплакал...
-Дугу нынче летом уж очень не везет,-сказал Том.- Прямо все шишки на него валятся...И еще он очень хотел на рожденье книгу волшебных фокусов, а ему взяли и подарили штаны да рубашку. Ну, и понятно, лето вышло пропащее.
-Родители иногда забывают, как они сами были детьми,-сказал старьевщик.
-...А главное-я вырос на целый дюйм и почти его догнал, вот это ему обиднее всего.
-Я помню, у меня тоже бывали такие годы...Дай-ка мне подумать,-сказал мистер Джонас.
Он перегнулся и вытащил из фургона несколько нитей хрустальных подвесков.
-Повесь их у брата на окне.Они очень славно звенят на ветру, совсем как льдинки.
Том стоял с японским хрусталиком в руках, пока фургон не скрылся из виду. Потом поднял их и подержал на весу, но ветра не было, и они не шевельнулись. Они никак не могли зазвенеть...
Город кажется огромной печью, с запада на него опять и опять накатываются волны зноя, от каждого дома, от каждого дерева, вздрагивая тянется тень-черная, точно нарисованная углем.Внизу по улице идет человек с ярко-рыжими волосами. Они вспыхивают в лучах заходящего, но все еще жгучего солнца, и Тому чудится: гордо шествует огненный факел, торжественно выступает огненная лиса, сам дьявол обходит свои владения...
Всходила луна. И где-то далеко послышалось пение. Печальный высокий голос то взмывал вверх, то замирал. Чистый, мелодичный. Слов было не разобрать...И казалось, чем выше поднимается луна, тем ближе, громче, звонче пел тот голос.
Дуглас беспокойно заворочался и вздохнул.
Было это, пожалуй, за час до того, как луна затопила потоком света весь мир, а может быть, и раньше.Но голос все приближался, и вместе с ним слышалось словно биение сердца-это цокали лошадиные копыта по камням мостовой, и жаркая густая листва приглушала их стук. И еще изредка что-то поскрипывало, постанывало, будто медленно открывалась и закрывалась дверь. Это двигался фургон...
Медленно, очень медленно плыл по улице фургон, и мистер Джонас пел, и Дуглас во сне словно затаил на миг дыхание и прислушался.
-Воздух, воздух...А вот кому воздуха?..Прохладный, отрадный, как ручей течет, холодит, как лед...Купишь разок- запросишь в другой...Есть и весенний, есть и осенний, из дальних краев, с Антильских островов...Всякому на долю, и всласть и вволю, сколько хочешь вдохнешь-и всего-то за грош!...
Потом фургон оказался у края обочины тротуара. И вот во дворе стоит человек, под ногами у него черная тень, в руках зеленоватым огнем поблескивают две бутылки, будто кошачьи глаза во тьме. Мистер Джонас поглядел на раскладушку и тихонько позвал Дугласа по имени-раз, другой, третий. Помедлил в раздумье, поглядел на свои бутылки, решился и неслышно подкрался к яблоне; тут он уселся на траву и внимательно посмотрел на мальчика, сраженного непомерной тяжестью лета.
-Дуг,-сказал старьевщик,-ты знай себе лежи спокойно. Ничего не надо говорить, и глаза открывать не надо.И не старайся показать, что ты меня слышишь. Я все равно знаю, что слышишь:это старик Джонас, твой друг. Твой друг,-повторил он и кивнул.
Потом потянулся к ветке, сорвал яблоко, повертел его в руке, откусил кусок, пожевал и снова заговорил.
-Некоторые люди слишком рано начинают печалиться,-сказал он.- Кажется, и причины никакой нет, да они, видно, от роду такие. Уж очень близко к сердцу принимают, и устают быстро, и слезы у них близко, и всякую беду помнят долго, вот и начинают печалиться с самых малых лет. Я-то знаю, я и сам такой.
Он откусил еще кусок яблока, пожевал.
-О чем, бишь,я?- задумчиво спросил он.
-Жаркая августовская ночь, ни ветерка,-ответил он себе.- Жара убийственная.Лето тянется и тянется, нет ему конца, и сколько всего приключилось, верно? Чересчур много всего. И время к часу ночи, а ни ветерком, ни дождиком не пахнет. И сейчас я встану и уйду.Но когда я уйду-запомни хорошенько,-у тебя на кровати останутся вот эти две бутылки. Вот я уйду, а ты еще немного подожди, а потом не спеша открой глаза, сядь, возьми эти бутылки и все из них выпей. Только не ртом пей, пить нужно носом. Вытащи пробку, наклони бутылку и втяни в себя поглубже все, что там есть, чтоб прошло прямо в голову. Но сперва, понятно, прочти, что на бутылке написано. Хотя постой, я сам тебе прочту.
Он поднял бутылку к свету.
"Зеленые сумерки для того, чтобы видеть во сне чистейший северный воздух",-прочитал он...
Теперь прочтем то, что написано помельче,- сказал и прищурился он.- Содежит также молекулы испарений метола, лимона, плодов дынного дерева, арбуза и всех других, пахнущих водой, прохладных на вкус фруктов и деревьев, камфары, вечнозеленых кустарников и трав, и дыханье ветра, который веет от самой Миссисипи...
И последнее предписание.-Он наклонился над мальчиком и договорил совсем тихо:-Когда будешь это пить, помни:все это собрано для тебя другом...Хорошего года тебе, мальчик. Урожайного тебе года...
Веки Дугласа затрепетали; медленно, медленно открылись глаза...
...Как же мне отблагодарить мистера Джонаса? -думал Дуглас. Как отблагодарить, чем отплатить за все, что он для меня сделал? Ничем, ну ничем за это не отплатишь. Нет этому цены. Как же быть? Как? Может, надо как-то отплатить кому-нибудь другому? Передать благодарность по кругу? Оглядеться по сторонам, найти человека, которому нужно помочь, и сделать для него что-нибудь хорошее. Наверное, только так и можно...
( "Вино из одуванчиков" Рэй Брэдбери)